ю, как с рабыней, как с вещью, сотворив меня вот таким - ни черным, ни
белым - и выбросив в этот жестокий,
безжалостный мир.
- Во всяком случае, он дал тебе прекрасное оружие, вознаградив тебя тем
самым за все твои трудности и лишения, -
усмехнулась Оркис, поддразнивая его. Едва касаясь, она провела пальцами по его
коже, затем добавила:
- Император доверяет мне все свои секреты, и у меня хорошая память, но я не
припоминаю, чтобы он хвастался какой-
нибудь особенной добычей, захваченной на плантации де Вийяре. Если он и нашел
там что-нибудь, это, вероятно, было не
слишком существенным.
Именно это Андре и хотел от нее услышать, но он был достаточно умен, чтобы
ничем не выдать себя, заметив только:
- Чтоб моему папочке вечно жариться в аду, за то что он ничего не оставил
мне в наследство, кроме моих мозгов.
- И твоего тела, - лукаво добавила Оркис. Больше они не могли
разговаривать...
***
Поднявшись и собираясь уходить, стараясь двигаться очень осторожно, чтобы
не разбудить раскинувшуюся на ложе
женщину, Андре в последний раз взглянул на нее, ощутив вдруг странное,
необъяснимое отвращение; он и сам не мог
понять, откуда оно взялось.
Даже во сне она была ослепительно прекрасна; грациозный изгиб ее тела
напоминал гибкое, изогнувшееся тело змеи.
И все-таки он содрогнулся от одного воспоминания о том, как она распаляла
его страсть ночью и как он сам,
возбужденный тем странным напитком, который она заставила его выпить, весь горел
безумным животным желанием, более
сильным , даже, чем желание женщины; в те минуты в нем не оставалось почти
ничего человеческого.
Теперь он шел по дорожке к воротам из парка, чувствуя, как теплый и влажный
утренний воздух липнет к лицу, к коже,
ничуть не освежая его.
Андре вдруг страстно захотелось ощутить резкие порывы ледяного северного
ветра, дующего навстречу, он наслаждался
бы, чувствуя, как морозный воздух английской зимы пощи |