ю, как с рабыней, как с вещью, сотворив меня вот таким - ни черным, ни 
белым - и выбросив в этот жестокий, 
безжалостный мир.
     - Во всяком случае, он дал тебе прекрасное оружие, вознаградив тебя тем 
самым за все твои трудности и лишения, - 
усмехнулась Оркис, поддразнивая его. Едва касаясь, она провела пальцами по его 
коже, затем добавила:
     - Император доверяет мне все свои секреты, и у меня хорошая память, но я не
припоминаю, чтобы он хвастался какой-
нибудь особенной добычей, захваченной на плантации де Вийяре. Если он и нашел 
там что-нибудь, это, вероятно, было не 
слишком существенным.
     Именно это Андре и хотел от нее услышать, но он был достаточно умен, чтобы
ничем не выдать себя, заметив только:
     - Чтоб моему папочке вечно жариться в аду, за то что он ничего не оставил 
мне в наследство, кроме моих мозгов.
     - И твоего тела, - лукаво добавила Оркис. Больше они не могли 
разговаривать...
***
     Поднявшись и собираясь уходить, стараясь двигаться очень осторожно, чтобы 
не разбудить раскинувшуюся на ложе 
женщину, Андре в последний раз взглянул на нее, ощутив вдруг странное, 
необъяснимое отвращение; он и сам не мог 
понять, откуда оно взялось.
     Даже во сне она была ослепительно прекрасна; грациозный изгиб ее тела 
напоминал гибкое, изогнувшееся тело змеи.
     И все-таки он содрогнулся от одного воспоминания о том, как она распаляла 
его страсть ночью и как он сам, 
возбужденный тем странным напитком, который она заставила его выпить, весь горел
безумным животным желанием, более 
сильным , даже, чем желание женщины; в те минуты в нем не оставалось почти 
ничего человеческого.
     Теперь он шел по дорожке к воротам из парка, чувствуя, как теплый и влажный
утренний воздух липнет к лицу, к коже, 
ничуть не освежая его.
     Андре вдруг страстно захотелось ощутить резкие порывы ледяного северного 
ветра, дующего навстречу, он наслаждался 
бы, чувствуя, как морозный воздух английской зимы пощи |