этой ладье, у кормила
которой стоял сам Тромед, помещались Ефросина и Мелита с своей верной
Маремой.
И прошло всего двое суток, как на третий день к вечеру жители селения
увидали, что обе ладьи опять возвращались, и ладься немого Тромеда опережала
большую ладью, принадлежавшую прежде Алкею с Гифасом. На передней ладье,
рулем которой правил Тромед, а парусами Марема, посередине сидел юный
Пруденций, а с двух сторон его - Ефросина и Мелита.
С берега видели ясно, что Ефросина внушала что-то сыну с большим
увлечением, а он ее радостно слушал и с видимым счастьем сжимал своими
руками ее обе руки, а Мелита сидела в раздумье и, пустив руку за борт,
держала в ней камышинку, листья которой играли с дробившейся волною. В лодке
Алкея оба юноши и оба старца были спокойны: на всех на них нынче были надеты
венки из белых пупавок в знак того, что их головы свободны от гнета всякой
тягостной мысли, и на их мачте не было уже более черного войлочного колпака,
а вместо него красовалась зеленая ветка оливы.
Ясно было, что вещая дева объявила невинным Пруденция и что труп Алкея,
как не нужный более ни для каких расследований, спущен был в море и теперь
все возвращаются в покое и в мире.
Все догадались, что сейчас наступает веселый, радостный вечер, что
вдова Ефросина, наверно, не станет скупиться, а жарко растопит очаг в своем
доме и угостит всех так изобильно, как сна может. О, она не поскупится
справить веселый праздник за спасение сына.
Так это и сделалось: лодки пристали; старцы и юноши объявили, что
Пруденций невинен и что при этом случилось еще одно пречудесное дело...
Вышло так, что когда вдова Ефросина вместе с Мелитой хотели поднять
Пруденция от ног прорицательницы, то вещая дева вдруг как будто проснулась,
- лицо ее озарилось улыбкой, и она, взяв за руки Мелиту и Пруденция, вложила
одну в другую их руки...
Тут все, кто это слушал, заплескали |