псардака грудь, - все это было точно
покрыто тонкими ссадинами, из которых, как клюквенный сок сквозь частую
кисею, проступала и сочилась мелкими росистыми каплями красная влага... Это
видеть ужасно!
Кто никогда не видал этого _кровавого пота_, а таких, я думаю, очень
много, так как есть значительная доля людей, которые даже сомневаются в
самой возможности такого явления, - тем я могу сказать, что я его сам видел
и что это невыразимо _страшно_.
По крайней мере это росистое клюквенное пятно на предсердии до сих пор
живо стоит в моих глазах, и мне кажется, будто я видел сквозь него отверзтое
человеческое сердце, страдающее самою тяжкою мукою - мукою отца,
стремящегося спасти своего ребенка... О, еще раз скажу: это ужасно!
Пышные белокурые волосы последней шотландской королевы, мгновенно
поседевшие в короткое время, когда "джентельмены делали ее туалет" и
укладывали страдалицу на плаху в большой зале Фодрайнгенского замка, не
могли быть страшнее этого пота, которым потел этот отец, бившийся из-за
спасения своего ребенка.
Я невольно вспомнил кровавый пот того, чья праведная кровь оброком
праотцов низведена на чад отверженного рода, и собственная кровь моя прилила
к моему сердцу и потом быстро отхлынула и зашумела в ушах.
Все мысли, все чувства мои точно что-то понесли, что-то потерпели в
одно и то же время и мучительное и сладкое. Передо мною, казалось, стоял не
просто человек, а какой-то кровавый, исторический символ.
Я тогда был не совсем чужд некоторого мистицизма, в котором, впрочем,
не все склонен отвергать и поныне (ибо, - да простят мне ученые богословы, -
я не знаю _веры_, совершенно свободной от своего рода мистицизма). И не знаю
я, под влиянием ли этого "веяния" или по чему другому, но только в эти
минуты в моей усталой голове, оторванной от лучших мыслей, в которых я
прожил мое отрочество, и теперь привлеченной к занятиям, |