те ему, хлопци, еще десять плетюганов за Мыколу, да
двадцать пьять за святого Юрка, щобы не дерзал их трогать.
И несчастного еврейчика, конечно, отвели, куда надо, и задали ему все, что
было
назначено за обман, - с прибавкою тридцати пяти ударов за неуместное, по
мнению Вишневского, ласкательство к Николе и к св. Георгию, - причем и тут
тоже честь этих двух святых не была сравнена, а за Николу давалось только десять
"плетюганов", тогда как за св. Юрия двадцать пять.
Разумеется, это делалось неспроста, а по большему почтению и любви к св.
Юрию.
- Бо се, выбачайте, - наш, русський, а не з московьской стороны.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Упомянув не раз, что Степан Иванович отдавал видимый преферанс тому, что
исходило "не з стороны московьской", я должен предупредить читателя, чтобы он
не поспешил счесть Вишневского политиком, сепаратистом, или, как нынче
называют, "хохломаном". Правда, что тогда на хохломанство не только смотрели
сквозь пальцы, но даже совсем и знать о нем не хотели; но если бы кто приступил
к душе Степана Ивановича и "со всяким испытанием", то он не нашел бы там
ничего политического. Вернее всего, он почувствовал бы себя там как в амбаре,
где
все навалено и все, почитай, есть, но никто толком ничего не отыщет. Вишневский
противоречил решительно всем, кроме своей первой жены, здесь уже довольно
подробно описанной Степаниды Васильевны, из рода тверских дворян Шубинских.
Если собеседник был хохломан и хвалил все малороссийское, то Вишневский
непременно хотел выставлять недостатки малороссийских нравов и делал это с
талантом, доводя свои сравнения до большой меткости и едкости. Тогда он
усердно похвалял Польшу, особенно Батура и Собиесского, - называл "Богдана"
великим "пьянычкой" и приводил спор к решительной, по его мнению, формуле,
что "Польша впала и нас задавила". Но отзывался кто-нибудь со вздохом за Польшу
- и Степан Иванович сейчас переменял вал в своем оргaне и вел речь на
велико |