и магистру, и тогда он их
уравнивал, бросая обоим им на пол то, что следовало бы подать по-человечески
в руки.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
При таком хаосе велось как-то своим чередом ни на что не похожее
воспитание русского дипломата, видевшего только притворство, грубость и
омерзительное, растлевающее презрение отца к труду и научным познаниям
воспитателей. Но и тут доля этих обоих воспитателей была ещё не одинакова:
гувернантка терпела более, потому что дочь, глядя на жестокое обращение с её
руководительницею, не только не сострадала ей, но ещё сама прилагала тяжесть
к обидам этой несчастной женщины, а мальчик вёл себя лучше. Будучи весьма
испорчен, он всё-таки имел чувствительное сердце и не мог равнодушно видеть
обиды, которыми отец осыпал его безобидного воспитателя. С необузданною
пылкостью своего недипломатического темперамента и недисциплинированного
характера он вступал с отцом не только в смелые пререкания за учителя, но
даже и в ожесточенные стычки, доходившие до сцен в самом непосредственном
русском духе; но, во всяком случае, воспитатель существовал только
милосердием своего ученика. Некоторые из этих перепалок оканчивались
поистине и ужасно, и отвратительно.
Исмайлов говорит:
"Сын чувствовал мою правоту - сердился на отца и высказывал перед ним
своё неудовольствие. Отец раздражался всё более и более и раз разгорячился
до того, что я едва удержал его от проклятия".
В доме шёл какой-то ад, и широкие замыслы о "русском направлении"
совсем растаяли при самых первых опытах их осуществления. А о православии
даже и вскользь не упоминается ни одним словом. Патриотизмом и православием
пошутили - и довольно: пора было подумать о вещах более серьёзных.
Выше упущено заметить, что генерал Копцевич, после бесед с Филаретом,
порицал не только общественное воспитание русских мальчиков, но был также и
проти |