средств, и если даже не ошибаюсь, то, мне кажется, нет
таких физических средств, - сказал в ответ ему, вздохнувши, другой маленький
мальчик.
Замечательное дело, что тогда, когда в людях было менее всего всякой
положительности, у нас, когда говорили о средствах, всегда прибавлялось, что
нет физических средств, как будто в других средствах, нравственных и
моральных, тогда никто уже не сомневался.
- Да, так нет никаких физических средств, - отвечал первый маленький
мальчик.
- А кто это сказал - тот дурак, - заметил возмужалым голосом некто
Калатузов, молодой юноша лет восемнадцати, которого нежные родители бог
весть для чего продержали до этого возраста дома и потом привезли для того,
чтобы посадить рядом с нами во второй класс.
Мы его звали "дядюшкой", а он нас за это бил. Калатузов держал себя "на
офицерской ноге". Держать себя на офицерской ноге в наше время значило: не
водиться запанибрата с маленькими, ходить в расстегнутой куртке, носить
неформенный галстук, приподниматься лениво, когда спросят, отвечать как бы
нехотя и басом, ходить вразвалку. Все это строго запрещалось, но, не умею
вам сказать, как и почему, всегда в каждом заведении тогдашнего времени, к
которому относится мое воспитание, были ученики, которые умели ставить себя
"на офицерскую ногу", и им это не воспрещалось.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В нашем классе один Калатузов был на офицерской ноге. Он мог у нас бить
всю мелкоту, сам он был большой дурак, аппетит имел огромный, а к учению
способности никакой. Это знали все учителя и потому никогда его не
спрашивали, а если в заведение приезжало какое-нибудь начальствующее лицо,
то Калатузова совсем убирали и клали в больницу. Он этим гордился. Впрочем,
раз было с ним несчастное происшествие: его спросил один новый учитель. Это
был новоприбывший преподаватель географии. Производя первую перекличку, он
вызвал и Калатузова.
Калатузов тяжело приподнялся, перевалил |