.
К беседам такого рода мы возвращались, бывало, не раз. Часто, как
усядемся у лампы, они с работою, а я начну читать для них французскую или
немецкую книжку, так разговор незаметно опять и свернем на эти "ужасные
сердца и противные вкусы". И смотришь - опять я уже, как оный венецианский
мавр, рассказываю что-то, а они слушают, бабушка тихонько посвистывает носом
и спит, баронесса слушает и изредка покачивает головою, а девушки опустят
руки с работой и смотрят в глаза мне: Лина с снисходительным состраданием, а
Аврора с затаенным гневом.
Так мы достигли одного вечера ранней весною, когда "наша бабушка" один
раз, по обыкновению, уснула в своем кресле и более не проснулась. Мы ее
хоронили очень для меня памятным образом. Может ли что-нибудь нравиться в
погребальном обряде? Одни только русские репортеры пишут про "красивые"
гроба и "прекрасные" похороны; однако обычай, как хоронили бабушку, и мне
понравился. Старушка лежала в белом гробе, и вокруг нее не было ни пустоты,
ни суеты, ни бормотанья: днем было светло, а вечером на столе горели
обыкновенные свечи, в обыкновенных подсвечниках, а вокруг были расставлены
старинные желтые кресла, на которых сидели свои и посторонние и вели
вполголоса тихую беседу о ней - припоминали ее жизнь, ее хорошие, честные
поступки, о которых у всех оказались воспоминания. Она любила, была
несчастлива - муж ее, французский выходец, был ревнивец, мот и игрок, он ее
бросал и опять находил, когда ему не за кого было, кроме нее, взяться, и
вдруг оказался женатым, раньше ее, на польке из Плоцка. Когда эта жена
явилась с тем, чтобы донести на него, - его ударил паралич, бабушка сейчас
же отдала претендентке свое именьице в Курляндии и осталась при разбитом и
была его ангелом, а потом удивительно воспитала сына Андрея и дочерей -
Генриету и Августу, которая была матерью кузины Авроры и жила за Митавой.
Этот рассказ т |