вычною человека
способом и затем опять расстались. Дверь теперь оставалась отворенною:
объяснилось, зачем старик непременно хотел ее припереть. Отцу протопопу не
спалось, и он чувствовал, что ему не удастся уснуть: прошел час, а он еще
все ходил по комнате в своем белом пикейном шлафоре и пунцовом фуляре под
шеей. В старике как бы совершалась некая борьба. При всем внешнем
достоинстве его манер и движений он ходил шагами неровными, то несколько
учащая их, как бы хотел куда-то броситься, то замедляя их и, наконец, вовсе
останавливаясь и задумываясь. Это хождение продолжалось еще с добрый час,
прежде чем отец Савелий подошел к небольшому красному шкафику, утвержденному
на высоком комоде с вытянутою доской. Из этого шкафа он достал Евгениевский
"Календарь", переплетенный в толстый синий демикотон, с желтым юхтовым
корешком, положил эту книгу на стоявшем у его постели овальном столе, зажег
пред собою две экономические свечи и остановился: ему показалось, что жена
его еще ворочается и не спит. Это так и было.
- Будешь читать, верно? - спросила его в эту минуту из-за стены своим
тихим заботливым голоском Наталья Николаевна.
- Да, я, друг Наташа, немножко почитаю, - отвечал отец Туберозов, - а
ты, одолжи меня, усни, пожалуй.
- Усну, мой друг, усну, - отвечала протопопица.
- Да, прошу тебя, пожалуй усни, - и с этими словами отец протопоп,
оседлав свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно
перелистывать свою синюю книгу. Он не читал, а только перелистывал эту книгу
и при том останавливался не на том, что в ней было напечатано, а лишь
просматривал его собственной рукой исписанные прокладные страницы. Все эти
записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый
мир воспоминаний, к которым он любил по временам обращаться.
Очутясь между протопопом Савелием и его прошлым, станем тихо и
почтительно слушать тихи |