ки". По таким доносам ключницею
делались внезапные обыски, и один раз у птичницы Аграфены, которая имела
четырехлетнюю дочь Васенку, страдавшую "кишкою", действительно нашли "шматок
теста с ладонь", спрятанный между грязными подушками постели, на которой
стонала ее больная девочка. Я помню, как об этом "довела" девочка, бывшая в
"выносушках", по имени Агашка, и перед матушкою стояли разом эта Агашка, и
ключница, производившая обыск, и Аграфена, а на столе в виде поличья лежал
"шматок теста", которое она отняла от барских хлебов и хотела спечь из него
лепешку Васенке. Аграфену уличали Анна и Агашка, и Аграфена не отпиралась, а
стояла гордая и "грубила". А грубость ее выражалась тем, что она очень
страшно кляла свою девочку Васенку. Это зашло так далеко, что матушка забыла
о деле по существу и начала сердиться на Аграфену за то, что она проклинала
дитя. Матушка говорила ей, что она не имеет права так клясть девочку и
желать ее смерти! Но Аграфена этому кощунственно не верила и, скребя ногтями
свои локти, отвечала:
- Что еще за право надо, когда я ей родительница! Возьму ее да и убью!
- И судиться будешь.
- Ну так и что же такое!
- Тебя не помилуют.
- Да и не надобно!.. И так-то уж у вас надоело!
И проговорив это с дерзостью, Аграфена нетерпеливо повернулась и ушла.
Ее не останавливали: ее однодворчество было для нее все равно что
"римское гражданство".
Матушка сказала, чтобы ей простили шматок теста и не попрекали ее этим,
и тем дело о шматке в господском доме было окончено, но в птичной избе, где
пекли хлебы, оно продолжалось и окончилось только накануне Николина дня (5
декабря), когда четырехлетняя Васенка была найдена над птичною избой возле
трубы, в гнездильной плетушке, и совершенно закоченевшая. А нашла Васенку
опять та же Агашка, которая в этот раз была послана ключницею наверх птичной
избы обобрать в покинутых галочьих гнездах забытые "подкладухи |