признавали необходимым посредствующее участие
духовенства. И государь Александр Павлович, и кн. Голицын относились к
духовным до того тепло и почтительно, что - случалось - целовали даже руки
как у православных, так и у католических священников (у которых это и не
принято). Но понятно, что они жаждали видеть и уважать в духовном его
духовность и потому "тьмы низких истин им дороже был возвышающий обман".
Когда они видели священный для них сан в унижении, они страдали так
искренно, что, может быть, теперь иному это даже и понять трудно.
Нам могут указать, что государь и Голицын нередко принимали за
благочестие ловко представленное притворство, за которым скрывалась порою
гадость более противная. Не станем против этого и возражать: многие
притворщики, без сомнения, делывали дела и хуже, но ни император Александр
Павлович, ни кн. Ал. Н. Голицын, ни прочие благочестивые люди их века,
которых позднейшая критика винила в недостатке так называемого "русского
направления" и в поблажке мистической набожности на чужеземный лад, не были
виноваты в том, что грубость их отталкивала от себя. Она и в самом деле
противна. Привыкнуть к ней трудно, да и не дай бог, а без привычки её нельзя
переносить, не угнетая в себе самых лучших своих чувств, на самой вершине
которых в живой и благородной душе всегда будет стремление "поклоняться
духом и истиною" Духу истины, иже от Отца исходит и живит мир.
Ни от государя Александра Павловича, ни от Голицына с их туманными
идеалами нельзя было и ожидать, чтобы они, огорчась церковным бесчинством,
обратились за поправлением этого горя к общецерковной помощи, т. е. к
приходу, ибо это не было, как выше сказано, в их вкусе, да и - как мы видели
из истории у Спаса в Наливках - приход действительно мог казаться очень
ненадежным.
Следовательно, очень понятно, почему поправлять дела в 20-х годах
поручили |