никто и не знает его натуры; а с тем как послушник
надевает рясу и клобук, он резко изменяет и свой характер и свои отношения к
ближним. Пока же он послушник, он - существо необыкновенно общежительное.
Какие гомерические кулачные бои я помню в монастырских хлебопекарнях. Какие
песни удалые пелись вполголоса на стенах, когда пять или шесть рослых
красивых послушников медленно прогуливались на них и зорко поглядывали за
речку, за которой звонкими, взманивающими женскими голосами пелась другая
песня - песня, в которой звучали крылатые зовы: "киньтеся, бросьтеся, во
зелены гаи бросьтеся". И я помню, как, бывало, мятутся слимаки, слушая эти
песни, и, не утерпев, бросаются в зеленые гаи. О! я все это очень хорошо
помню. Не забыл я ни одного урока, ни в пении кантат, сочиненных на самые
оригинальные темы, ни в гимнастике, для упражнения в которой, впрочем,
высокие монастырские стены были не совсем удобны, ни в умении молчать и
смеяться, сохраняя на лице серьезное выражение. Более же всего я любил
рыбную ловлю на монастырском озере. Мои приятели послушники тоже считали
праздником поездку да это озеро. Рыбная ловля в их однообразной жизни была
единственным занятием, при котором они могли хоть немножко разгуляться и
попробовать крепость своих молодых мышц. И в самом деле, в этой рыбной ловле
было очень много поэтического. От монастыря до озера было восемь или десять
верст, которые надо было пройти пешком по очень густому чернолеску.
Отправлялись на ловлю обыкновенно перед вечерней. На телеге, запряженной
толстою и очень старою монастырскою лошадью, лежали невод, несколько ведер,
бочка для рыбы и багры; но на телеге никто не сидел. Вожжи были взвязаны у
тележной грядки, и если лошадь сбивалась с дороги, то послушник,
исправлявший должность кучера, только подходил и дергал ее за вожжу. Но,
впрочем, лошадь почти никогда и не сбивалась, да и не могла сбиться, |