о устроили. По Клавдинькиному это все и превосходно, и Клавдинька
как только с ним познакомилась, так сделалась от всех своих семейных большая
скрытница и все начала евангелие читать и все читала, читала, а потом все
наряды прочь и начала о бедных убиваться. Сидит и думает. Спросишь: "Что ты
все думаешь? чего тебе недостает?" А она отвечает: "У меня все есть и даже
слишком больше, чем надобно, но отчего у других ничего нет необходимого?" Ей
скажешь:
"Чего же тебе до этого? это от бога так, чтобы было кому богатым людям
служить и чтобы богатые имели кому от щедрот своих помогать", - а она
головою замахает и опять все думает и доведет себя до того, что начнет даже
плакать.
- О бедных? - воскликнула Аичка.
- Да!
- Что же, они ей лучше богатых, что ли?
- И я это самое ей говорила: чего? Если тебе жаль, поди в церковь и
подай на крыльце. От сострадания нечего плакать. А она отвечает: "Я не от
сострадания плачу, а от досады, что глупа и зла и ничего придумать не могу".
Ну, и стала все думать и придумала.
Аичка сказала:
- Это интересно.
V
Стала она так жить, что начала не надевать на себя ни золота, ни
дорогих нарядов. "Для чего мне это? - говорит, - это совсем ненужное и
нисколько не приятно и не весело; да это даже и иметь стыдно".
- Отчего же ей это стыдно? - спросила Аичка.
- Для чего на ней дорогие вещи будут, когда на других и самых простых
одежд нет.
- Так это же ведь нарочно так и делают, для отлички друг от друга.
- Ну да! как же иначе и разобрать, кто кот - кто повар? А для нее мать
сделала тальму из фон-горской козы и морской травы цвета плющ покрыла, а она
ее и не надела.
- Это почему?
"Стыдно, - говорит, - такую роскошь носить", - простое пальто ей больше
нравится. Сшила себе сама черное кашемировое платье и белые рукавчики и
воротнички, и сама их моет и гладит, и так англичанкою и ходит, а летом в
светле |