м народе, которым он думал управлять. С самого
вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для
себя роль руководителя народного чувства сердца России. Ему не только
казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними
действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их
настроением, посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ерническим
языком, который в своей среде презирает народ и который он не понимает,
когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так
понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из
этой роли, необходимость оставить Москву без всякого героического эффекта
застала его врасплох, и он вдруг потерял из-под ног почву, на которой
стоял, и решительно не знал, что ему делать. Он сам был занят только тою
ролью, которую он для себя сделал.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку
Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он
чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно поручено
было ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было
возможности.
"Кто же виноват в этом? кто допустил до этого? - думал он. -
Разумеется, не я. У меня все было готово. Я держал Москву вот как! И вот до
чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!" - думал он, не определяя
хорошенько, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость
ненавидеть этих кого-то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и
смешном положении, в котором он находился.
Великому администратору было очень тяжело, когда ему пришлось
испытывать тяжелую сторону администраторской позиции. Теперь дело шло не по
маслу, гр. Растопчину стало не во что упираться, а между тем его начинают
нажучивать со всех сторон требованиями разрешени |