ри Екатерине. Запинаясь в
словах, она кое-как довела до сведения графа Толстого, что слишком много времени
провела в бездействии при Павле, а потому теперь, когда ей уже 34 года...
"Невозможно! - вскричал Толстой, как сумасшедший, вскочив даже со своего
места;
пристально глядел на меня и потом сказал: - Разве 22 много - вы 23-х лет, вы
изволите
меня дурачить: что 34-летняя девица могла быть столь свежа, нежна и хороша.
Поскольку курсив принадлежит Анне де Пальме, можно лишь умилиться тому, что
"вечно женственное" вдруг - лучше поздно, чем никогда! - начало в ней брать верх
над
той раздевулей или размужичьем, коих она изображала из себя прежде.
Неужто и впрямь лишь изображала?.. Вот это самопожертвование во имя
Родины!
***
Увы, историография не предоставила нам возможности узнать, использовала ли
Анна
де Пальме свои уникальные таланты во славу правления Александра так же, как она
это
делала во славу правления его "августейшей бабки". Не сохранилось никаких
документов
на сей счет. Известно лишь, что куратором Анны де Пальме был сначала назначен
тот же
Толстой, который ее до крайности раздражал тем, что видел в "даме-невидимке"
обычную, пусть и несколько засидевшуюся в девках, барышню, которой элементарно
мужика нужно испробовать, чтобы перестать придуриваться и задирать нос. Толстого
Анна только что не ненавидела и называла его не иначе, как господином
Кастрюлькиным,
пустым человеком и этой Сатирою.
Наконец Анна де Пальме нажаловалась на Толстого государю, который определил
ее
под присмотр мудрого Александра Николаевича Голицына, который в то время служил
прокурором в Священном Синоде. Тот почтительно спросил у Анны, когда ему
являться к
ней.
"Два раза, - отвечала я ему, - в середу и в субботу прошу вас навещать
меня".
Ну, видимо, у Анны де Пальме было море материала для донесений, коли она
вынудила
прокурора Синода хаживать к себе дважды в неделю, словно заурядного постилъона.
Очень може |