Амалия пыталась поймать призрак
былого, когда соблазнила Нике Адлерберга, - Теодор тоже искал призрак тех же
"юных
плеч"... При этом он понимал, что недостоин такой самоотверженной любви, какой
пылала к нему эта институтка, чуть ли не девочкой родившая ему ребенка: "Пускай
она мое
созданье - но как я беден перед ней..."
Эрнестина простила ему и эту связь, и возвращение с повинной головой после
смерти
Елены в 1864 году.
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Он губил всех, кого любил...
Нет. Не всех!
В 1870 году Тютчев лечился в Карлсбаде: привез туда свою подагру. Там
отдыхала вся
европейская знать. Здесь же оказалась и графиня Адлерберг.
Сердце поэта встрепенулось, ибо над его первой любовью время было не
властно. Он
смотрел на Амалию с гордостью и умилением: все женщины, которых он любил, были
достойны тех стихов, которые им посвящались в свое время. Но эта - эта
заслуживала
самого великолепного, самого сверкающего венца! За свою красоту. За свою нежную
дружбу. За помощь и бесстрашие. За свое загадочное, так и не понятое никем,
много раз
осмеянное сердце.
И вот поэтический венец был готов и водружен на ее золотоволосую -
по-прежнему
золотоволосую, без единой сединки! - голову:
Я встретил вас - и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое -
И сердцу стало так тепло...
Как поздней осени порою
Бывает день, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас, -
Так, весь обвеян дуновеньем
Тех лет душевной полноты,
С давно забытым упоеньем
Смотрю на милые черты...
Как после вековой разлуки
Гляжу на вас, как бы во сне, -
И вот слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне...
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, -
И то же в вас очарованье,
И та ж в ду |