вековая физиономия, - с 
выражением, явно говорящим: эх, вы, молодежь! Вам бы все покрасивее да полегче,
а по-
нашему попрочнее да потеплее. У вас стенки в два кирпичика, а у нас в два
аршина. 
Посмотрите, какими канавами мы себя окапываем; коли ты из наших, опустим
подъемный 
мост, и милости просим, а то походи около каменного рва да с тем и ступай...
     Кроме цветов, пестревших по клумбам вдоль фасада, под окнами выставлены из
оранжерей цветы и деревья стран более благосклонных. В зеленую воду рва ветерок
ронял 
беспрестанно листы тополей и акаций, позлащенные дыханием осени. Легкие,
очевидно, в 
позднейшие времена через него переброшенные мостики вели под своды дерев парка.
Тишина, не возмущаемая ничем".
     Нет ничего более далекого от России, более чуждого ей, чем эта
средневековая, чуточку 
замшелая Франция. А между тем Куртавнель стал для Тургенева, заточенного в его
стенах 
безденежьем, примерно тем же, чем стало для Пушкина Болдино, где он был заточен
холерой.
     "Начать с того, что вот этот Куртавнель, - объяснял Тургенев Фету, - есть,
говоря 
цветистым языком, колыбель моей литературной известности. Здесь, не имея средств
жить 
в Париже, я, с разрешения любезных хозяев, провел зиму в одиночестве, питаясь
супом из 
полукурицы и яичницей, приготовляемыми мне старухою-ключницею. Здесь, желая 
добыть денег, я написал большую часть своих "Записок охотника"..."
     Их диктовала Тургеневу тоска по родине. И тоска по ней.
     "Куртавнель, 19 июня 1849 г.
     Нынче утром погода хорошая и очень мягкая. Во время прогулки я разрабатывал
мой 
сюжет и думал о многом. Здесь все исполнено воспоминаний - все... Что вы делаете
в эту 
минуту? Вот вопрос, который мы задаем себе каждую четверть 
 
часа. Вы должны теперь думать обо мне, потому что все это время целиком погружен
в 
воспоминания о вас - любимая, дорогая!"
     И хотя Полина писала ему нежно-пристойные письма (Тургенев даже пенял ей, 
напоминая, что "вы обещали мне заставить |