вековая физиономия, - с
выражением, явно говорящим: эх, вы, молодежь! Вам бы все покрасивее да полегче,
а по-
нашему попрочнее да потеплее. У вас стенки в два кирпичика, а у нас в два
аршина.
Посмотрите, какими канавами мы себя окапываем; коли ты из наших, опустим
подъемный
мост, и милости просим, а то походи около каменного рва да с тем и ступай...
Кроме цветов, пестревших по клумбам вдоль фасада, под окнами выставлены из
оранжерей цветы и деревья стран более благосклонных. В зеленую воду рва ветерок
ронял
беспрестанно листы тополей и акаций, позлащенные дыханием осени. Легкие,
очевидно, в
позднейшие времена через него переброшенные мостики вели под своды дерев парка.
Тишина, не возмущаемая ничем".
Нет ничего более далекого от России, более чуждого ей, чем эта
средневековая, чуточку
замшелая Франция. А между тем Куртавнель стал для Тургенева, заточенного в его
стенах
безденежьем, примерно тем же, чем стало для Пушкина Болдино, где он был заточен
холерой.
"Начать с того, что вот этот Куртавнель, - объяснял Тургенев Фету, - есть,
говоря
цветистым языком, колыбель моей литературной известности. Здесь, не имея средств
жить
в Париже, я, с разрешения любезных хозяев, провел зиму в одиночестве, питаясь
супом из
полукурицы и яичницей, приготовляемыми мне старухою-ключницею. Здесь, желая
добыть денег, я написал большую часть своих "Записок охотника"..."
Их диктовала Тургеневу тоска по родине. И тоска по ней.
"Куртавнель, 19 июня 1849 г.
Нынче утром погода хорошая и очень мягкая. Во время прогулки я разрабатывал
мой
сюжет и думал о многом. Здесь все исполнено воспоминаний - все... Что вы делаете
в эту
минуту? Вот вопрос, который мы задаем себе каждую четверть
часа. Вы должны теперь думать обо мне, потому что все это время целиком погружен
в
воспоминания о вас - любимая, дорогая!"
И хотя Полина писала ему нежно-пристойные письма (Тургенев даже пенял ей,
напоминая, что "вы обещали мне заставить |