ык:
сам он, в своем засаленном сером костюмчике, со своими кривыми плечами, горбом и
ортопедическим ботинком наверняка был жалок рядом с этим чудом заграничной
техники.
Поэтому он молча сунул под мышку тяжелую трость, на которую опирался при
ходьбе, распахнул дверцу и забрался на переднее сиденье.
Сиденье было обтянуто натуральной черной кожей. Оно бесшумно и мягко
подалось под весом Гаркуна, слегка обхватив его тощий зад. Мышляев плюхнулся за
руль, мягко захлопнул дверцу и повернул ключ зажигания. Мотор ожил, наполнив
салон вибрацией, и огромный автомобиль плавно, как по воздуху, поплыл вперед,
постепенно набирая скорость.
Когда Мышляев вырулил на Новый Арбат, Гаркун сунул руку в карман, извлек
оттуда обкусанный бутерброд с ветчиной, завернутый в бумажную салфетку, и
принялся жевать, обильно посыпая крошками кожаное сиденье. Мышляев
неодобрительно скосил на него правый глаз, но промолчал: что возьмешь с калеки?
Пусть самоутверждается, как умеет...
Чтобы заглушить чавканье Гаркуна, Мышляев включил музыку. Мощные звуки
наполнили салон.
Они сочились из четырех динамиков, как густое масло, заполняя каждый
кубический миллиметр объема и заставляя кончики нервов вибрировать в унисон
мелодии. Гаркун поморщился: это была "Нотр Дам де Пари", новенькая, с иголочки,
французская рок-опера, которую в этом году, казалось, слушали все, у кого
имелось
хотя бы одно ухо. Сама по себе музыка была не так уж плоха, но Гаркун,
во-первых,
терпеть не мог массовых увлечений, а во-вторых, просто не мог не сравнивать себя
с
главным героем бессмертного романа Виктора Гюго - уж очень похожими были их
внешние данные.
Когда зазвучала партия Квазимодо, Мышляев, спохватившись, выключил лазерный
проигрыватель и бросил на Гаркуна виноватый взгляд. До него с некоторым
опозданием дошло, что Гаркун может воспринять эту музыкальную паузу как
оскорбительный намек на собственное увечье или, хуже того, как насмешку.
Наступившая в машине |