об отставке можно будет прислать уже оттуда. И пусть
живут, как хотят.
"Чудак, - подумал он, глядя вниз, - они и так живут, как хотят, и что есть
ты, что нет тебя - им глубоко плевать. Конечно, плевать им на это именно потому,
что ты здесь и оберегаешь их от неприятностей, но они-то уверены, что
преспокойно могут обойтись без тебя, и потому благодарности ты от них не
дождешься. А бросить их на произвол судьбы жалко. Дочь ведь все-таки и, какой-
никакой, а зять. Жалко, И почему все всегда выходит не так, как хочется, а
наоборот?"
Внизу опять раздался приглушенный хлопок, сопровождающийся звоном стекла и
новым взрывом пьяного смеха. Было десять утра, и Иван Алексеевич так и не смог
понять, куролесила молодежь всю ночь напролет или уже успела набраться с утра
пораньше.
Ирина Бородич вместе с мужем и несколькими своими гостями развлекалась
стрельбой по бутылкам из тяжелого "магнума-357" с глушителем. "Магнум" приволок,
конечно же, дорогой зятек, доживший почти до сорока лет и так и оставшийся
нагловатым лоботрясом, несмотря на погоны майора ФСБ, украшавшие теперь его
широкие плечи. Он давно перестал носить джинсы с намалеванными на заднице
глазами, но Ивану Алексеевичу иногда, совсем как встарь, хотелось взять этого
олуха за ухо и отволочь к номенклатурному папаше.., вот только папаша его,
бывший председатель горсовета Губанов, уже лет десять как лежал под тяжелой
плитой черного мрамора в родном городе Ивана Алексеевича, так что вести Алексея
Губанова было не к кому.
Закончив бритье, Бородич вышел из ванной, выпил уже принесенный обслугой
стакан свежего апельсинового сока, надел чистую рубашку, тщательно причесал свою
все ещё густую, лишь слегка тронутую сединой шевелюру и только после этого,
распахнув окно, высунулся наружу.
- Алексей, - позвал он, - поднимись, пожалуйста!
Губанов обернулся, выпустил из рук талию худосочной дамочки, которой
помогал целиться из револьвера, отобрал у неё "магнум" (Иван Алексеевич о |