арность за великую услугу, оказанную испанской короне, или он
разделил бы на костре общую участь своих соплеменников?
* * *
Цыгане на площади Бибарамбла откровенно плохо бренчат на гитаре и вопят
пронзительными голосами песни, слишком близко, впритирку подходя к обедающим
на террасе. Закончив свои немудреные серенады, переворачивают гитару вверх
дном и, обходя столики, бесцеремонно ждут, чтобы на нижнюю деку туристы
выкладывали дань. Требовательно и насмешливо глядят из-под косматых бровей.
И хотя мы-то натренированы на победной наглости иерусалимских нищих и
некоторое смутно-родственное любопытство толкало меня всмотреться
пристальней в эти жесткие лица все же, при реальном приближении к нашему
столику какой-нибудь косматой бороды, хотелось немедленно вскочить и
куда-нибудь скрыться.
В воздухе разлита опасность, чего не чувствовалось ни в приветливой и
легкомысленной Uвилье, ни в благородной Кордове.
По ночам воздух полон каких-то вскриков, всхлипов, далекого бренчания и
шальных мотоциклетных очередей, а под окнами отеля шныряют странные
гологрудые юноши.
В одну из двух этих ночей я стояла у окна с полчаса, вглядываясь в
скудно освещенную улицу. И совершенно кинематографично, с банкой пива в руке
легкой ночной походкой проскользил такой юноша. Почему-то мне стало ясно,
что только что он убил человека. На мгновение притормозив на углу, он
нагнулся, поставил банку на тротуар у стены и нырнул в приоткрытые двери
ночного паба.
"А смерть все выходит и входит", - вспомнила я, - выходит и входит А
смерть все уходит - и все не уйдет из таверны".
Вообще, ни от певучей лавины лорковских строк, которые здесь постоянно
выплескивает память, ни от ощущения растворенности в воздухе Гранады его
предсмертного вопля - невозможно отмахнуться.
Так молчаливые духи сопровождают случайного путника в заговоренной
долине смерти: неотступн |