графия Мары занимала его недолго, и вскоре охотничий
интерес его переключился на вечную, тупо покорную дичь - Фиму Пушмана,
стоявшего рядом.
- А скажите-ка, Пушман, конгрессмен вы мой, - поигрывая пальцами по
ремням портупеи (так пианист бегло пробует клавиатуру), начал Яша. - Правда
ли, что в городе Горьком особенным успехом у населения пользовались ваши
праздничные снимки покойника в гробу?
- Они не были покойниками! - встрепенулся Фима.
- Я и говорю: живой человек выглядит в гробу привлекательней, чем
дохлый, это вы неплохо придумали. И хорошо шел клиент?
- Я профессионал! - с вызовом ответил Фима, уже подозревающий, что
Христианский взялся за свое. - Клиенты моей работой были довольны.
- Конечно! - в упоении заорал Христианский, закатывая глаза. - Я ни в
коем случае не умаляю вашего профессионализма! Просто, мне интересно,
платил-то кто: родственники усопшего или сам покойный?
- Платил покойник, - скромно подтвердил Фима, но, вдруг осознав все
коварство Яши, отчаянно воскликнул: - Но он был живой!
На какое-то мгновение этот запредельный бред показался мне диалогом из
пьески авангардного драматурга.
Вдруг в своей кабинке дико захохотала Катька. Будучи от природы гораздо
сообразительней, чем я, она поняла все быстрее: талантливый фотограф Фима
Пушман сумел поставить на твердые рельсы обычай рабочих масс города Горького
фотографироваться всей семьей с дорогим усопшим в гробу. И многих
потенциальных усопших он уговаривал сняться заранее в кругу семьи, пока
смерть не исказила дорогие черты.
(- Брось, - сказала я позже Катьке, - ни за что не поверю! Этого просто
не могло быть!
- Почему? - весело возразила Катька. - Ты жизни не знаешь! Люди как
рассуждают: фото остается внукам и правнукам, кому охота фигурировать в
веках с тощим желтым носом? Фима арендовал гроб, держал его в ателье, клиент
приходил красивый, выбри |