стационар пустовал по случаю подготовки нового спектакля. Павел Васильевич
огорчился, понял, что против него в театре идет мощная работа "активистов".
Он хотел наплевать на болезнь, встал, побрился привезенным ему из-за границы
"Жилеттом", что было невероятным шиком, надел свежую хрустящую рубаху,
бархатный пиджак -- все, как перед важным сражением. Он посидел на стуле,
преодолевая потливую слабость, аккуратно снял и повесил в шкаф вещи и снова
лег: гори оно все. Так давно ему хотелось поболеть, полежать, почитать
что-то хорошее... что - не формулировалось, но как в детстве. Окунуться с
головой в книгу и уже там, внутри фантазировать, придумывать, обгоняя
автора, споря с персонажами, не уступая им своего, казалось бы, незаконного
в повествовании места. И каждый раз, когда он брал в руки книгу, она
оказывалась или материалом для следующей работы, или какой-то дребеденью,
которую надо было прочесть хоть по диагонали, чтобы не оказаться белой
вороной в случайном разговоре при встрече с компетентными людьми или
автором...
Он стоял перед полками, задрав голову, -- сколько непрочитанного,
накупленного по знакомству в закрытых для широкой публики магазинах
большого города. Боже мой, боже мой, и все пишут и пишут, достают и достают,
и его потом "достают" -- все тащут на сцену. - Ради престижа? Заработка? Или
наступил ренесанс театра? -
Он рассмеялся вслух. Закашлялся. Стащил с полки двумя руками огромную
шикарную книгу "Русские сезоны" и поплелся к дивану...
"Все делали спектакли в спешке, и всем не хватало трех дней. И у
Дягилева были те же проблемы, и пока театр будет жить, будут жить эти
проблемы: костюмы не готовы, декорации не дописаны, денег не хватило, свет
не такой, как хотелось. Герой бездарен и заменить некем... а если бездарен
я сам?.. " Он вспомнил рассказ своего приятеля, который, только готовясь
стать художником, пришел со св |