ка навсегда покидала усадьбу.
Как мало я тогда понимал! Мое восприятие страдало, должно быть,
каким-то изъяном. Дальнейшие события заставили меня снова изменить мнение -
ах, до чего же трудно разобраться в людях!
Так я понял, что фру Фалькенберг не лукавила, искренне ревновала мужа,
а вовсе не притворялась, чтобы на свободе обделывать свои делишки. Совсем
напротив. Но зато она ни на секунду не поверила, будто муж ее питает
какие-то чувства к горничной. Вот это была с ее стороны военная хитрость:
когда дело пошло всерьез, она готова была ухватиться за любое средство.
Тогда на кухне она покраснела, что правда, то правда, но это была невольная
краска, ее не могли не возмутить неподобающие речи мужа, только и всего.
Настоящей ревности тут не было и в помине.
Ей хотелось уверить мужа, что она ревнует его к Рагнхильд. Вот какая у
нее была цель. И она излагала свою мысль просто и недвусмысленно: "Да, да, я
снова тебя ревную, видишь, все осталось как прежде, я принадлежу тебе". Фру
Фалькенберг оказалась лучше, чем я думал. Много лет подряд супруги отходили
друг от друга все дальше и дальше, сперва из равнодушия, потом из упрямства,
теперь она хотела сделать первый шаг к примирению, снова доказать свою
любовь. Вот как обстояло дело. Но ни за что на свете она не стала бы открыто
ревновать к той, кого боялась больше всех,- к Элисабет, своей опасной
подружке, которая была намного ее моложе.
Вот как обстояло дело.
Ну, а капитан? Шевельнулось ли что-то у него в груди, когда он увидел,
как заливается краской его жена? Может, и шевельнулось. Может, в голове его
промелькнул обрывок воспоминания, слабое удивление, радость. Но он ничем
себя не выдал; должно быть, гордыня и упрямство в нем непомерно возросли с
годами. Да, похоже, что так.
А уж потом произошли все те события, о которых я говорил.
III
Фру Фалькенберг долгое время вела игру со своим мужем. За равнодушие
|