от тут, на этом самом месте, мысль Карабасова вдруг встала, будто
встретившись со стеной. Стена была красного, с редкими темными выщербинами,
кирпича, ливнями мытая, молниями колотая, на крови стоящая, старая, от времени
потрескавшаяся, но - Стена, а не "памятник архитектуры".
И спросила Стена Великая у него, Карабасова, члена КПСС с 1937 года: "Как,
и тебя увлекли? И ты поддался?" "Нет, - сказал Карабасов. - Нет, клянусь. Я
верен Партии." "Но Партия решила неверно? Ты, коммунист Карабасов, не согласен
с
решением Партии? Ты подверг его сомнению и, значит, тоже стал перестройщиком?"
"Нет, - повторил Карабасов. - Нет! - закричал он. - Я записал всё, что думал, и
ты можешь проверить. Здесь нет ни слова против Партии! Я помню о партийной
дисциплине и готов отвечать за то, что подумал." "Но ты, коммунист Карабасов,
вошел в рассуждение о Партии и народе и тем самым попытался разделить целое на
часть и часть." "Да, я ошибся, - и Карабасов повинно опустил голову. Я спутал,
оступился. Но теперь я всё понял. Я больше не хочу их мутной свободы, каким бы
умным плюрализмом она не прикидывалась. Я помню о дисциплине. Да. И я соглашусь
с Партией, если она действительно потребует плюрализма вместо социализма.
Клянусь." И Стена отпустила его.
Не колеблясь ни мгновения, он тем же четким почерком проставил под
последними записями в новой, едва начатой им тетради дату: 2 июля 1988 г. и -
подпись. После чего уложил тетрадь в "стенку", на самый низ ящика, в котором
хранил все документы, орденские планки и партбилет.
Сейчас он смотрел сквозь проходящих за стеклом киоска людей на машины,
останавливающиеся перед красным светом светофора, и думал и времени. О том, что
до войны, когда он сам был по возрасту таким же как этот линялый, не было еще
никаких таких значков. То есть праздных значков вообще не водилось, а те,
которые носили тогда, выдавались за отличие или, по меньшей мере, за участие в
каком-либо общественно значимом деле: МОПР, "Готов к |