Книга "Олимпия клевская", Дюма Александр

Краткое описание/вступление:

новат, круглолиц и румян, а впечатление свирепой 
строгости, какое могли внушить любознательному физиономисту густейшие седеющие 
брови этого священника, тотчас же смягчалось нежно-голубым блеском глаз и 
прямодушием, запечатленным на полных губах.
	То было редкое явление - искушенный в поэзии эрудит, старомодный философ, 
изучавший Платона и Сократа не как нечто курьезное, а почитавший их как главных

учителей и в своих трудах предоставлявший новым мрачным богословским доктринам 
лишь то ограниченное внимание, какое ученый-практик уделяет бесполезным теориям.

Впрочем, он был добрым христианином, ревностным, но терпимым католиком, не 
склонным, в сущности, впадать в гнев по всякому поводу и в проповедях Боссюэ или

кардинала де Ноайля видевшим лишь блистательные темы для латинских стихов.
	Именно этому добрейшему отцу-иезуиту Баньер, еще не вполне совладавший с 
волнениями от беседы с Шанмеле, воздал подобающие знаки покорнейшей, но не 
льстивой почтительности, какие всякий послушник обязан оказывать своему 
духовному наставнику.
	Однако Баньер при этом преследовал определенную цель: ему так сильно 
хотелось самому раскрыть тайну опасений, которые испытывал Шанмеле перед вечным

проклятием, что, как можно было предположить, это любопытство было продиктовано

не одной лишь любовью к ближнему, но и тем, что сейчас он, легко подчиняясь 
заповедям Церкви, поистине возлюбил ближнего, как самого себя, а точнее - самого

себя, как своего ближнего.
	Вот почему он выказал знаки уважения отцу-иезуиту.
	- Отец мой, - спросил Баньер, - я заметил, что после исповеди у вас 
посетитель вышел отсюда легкой поступью.
	- Легкая поступь, сын мой, - отвечал иезуит, - всегда проистекает от 
чистой совести.
	- В таком случае, святой отец, позволительно ли думать, что вы отпустили 
этому бедному человеку все его грехи? 
	- Да, сын мой, разумеется, посредством нестрогой епитимьи, которую он 
поклялся неукоснительно нести.
	- Однако мне кажется, - настаивал Ба