овав о скором Страшном Суде. По желтой лысине у него катились
крупные капли пота, синие безумные глаза блестели так, что от них нельзя
было оторваться. "Не с неба, нет! А отсюда, вот отсюда, вот отсюда!" - весь
дрожа, сапожник ударяя себя в грудь, рванул на вей белую рубаху, показалось
желтое смятое тело. Он вцепился разодрать грудь как рубаху - ему нечем было
дышать, крикнул отчаянным, последним голосом в хлопнулся об пол в падучей.
Около него остались две женщины, все быстро разошлись, не кончив собрания.
От безумных сапожниковых глаз вся напряженная, как почки на деревьях,
Софья вернулась к себе. Ключа снаружи не было, дверь была заперта. Софья
доняла: Трофим Иваныч с Ганькой ушли куда-нибудь погулять и, наверное,
придут домой только часов в одиннадцать - она сама сказала им, чтобы раньше
одиннадцати ее не ждали. Пойти разве наверх и посидеть там, пока она не
вернутся?
Наверху жила теперь Пелагея с мужем, извозчиком. Через открытое окно
было слышно, как она говорит своему ребенку: "Агу-агу-агу-нюшки. Вот так,
вот так!" Нельзя, не было сил сейчас пойти туда и смотреть на нее, на
ребенка. Софья села на деревянные ступени. Солнце было еще высоко, небо
блестело как глаза у сапожника. Откуда-то запахло горячим черным хлебом.
Софья вспомнила: в окне на кухне шпингалет сломан, и, наверное, Ганька
забыла привязать окно - всегда забывала. Значит, можно вскрыть снаружи и
влезть.
Софья обошла кругом. И правда, окно не было привязано, Софья легко
открыла его и влезла в кухню. Она подумала: так мало ли кто может забраться
- а может, уж и забрался? Показалось, в соседней комнате какай-то шорох.
Софья, остановилась. Было тихо, только тикали часы на стенке, и внутри в
Софье, и всюду. Сама не зная зачем, на цыпочках, Софья вошла. Платьем она
зацепила прислоненную к двери гладильную доску, доска загремела на пол.
Тотчас же в комнате зашлепали босые ноги |