ет. Садись".
"Смотри, я принес тебе подарок". Герман вручил ей сверточек.
"Подарок? Ты не должен все время приносить мне подарки. Что это?"
"Шкатулка для марок".
"Марок? Ты как угадал. А марки там уже есть? Да, вот они. Мне надо
написать примерно сто писем, но я неделями не могу добраться до авторучки.
Оправдание, которое у меня всегда под рукой - в доме нет марок. Теперь мне
больше не увильнуть. Спасибо, милый. Но тебе ни к чему тратить так много
денег. Ну , ладно, пойдем поедим. Я приготовила то, что ты любишь - мясо с
овсянкой".
"Ты обещала мне больше не готовить мяса".
"Я и сама себе это тоже обещала, но от еды без мяса я не получаю
удовольствия. Сам Бог ест мясо - человеческое. Вегетарианцев не существует -
ни единого. Если бы ты видел то, что видела я, ты бы понимал, что Бог любит
убивать".
"Не обязательно делать все, что любит Бог".
"Нет, обязательно".
Дверь комнаты открылась, и вошла Шифра Пуа - она была выше, чем Маша,
брюнетка с темными глазами, черными, местами седыми волосами, туго стянутыми
сзади в узел, остро вырезанным носом и сросшимися бровями. Над верхней губой
у нее было родимое пятно, на подбородка росли волосы. На левой скуле шрам -
след нацистского штыка, оставшийся от первых недель вторжения.
С первого взгляда было видно, что когда-то она была красивой женщиной.
Меир Блох влюбился в нее и писал ей песни на иврите. Но лагерь и болезни
оставили свои следы. Шифра Пуа всегда носила черное. Она все еще была в
трауре по мужу, родителям, сестрам и братьям - все погибли в гетто и
лагерях. Сейчас она щурилась, как это делает человек, внезапно попавший из
темноты на свет. Она подняла свои тонкие длинные руки так, как будто
собиралась пригладить волосы, и сказала: "О, Герман я тебя еле узнала. У
меня теперь дурная привычка - сесть и сразу уснуть. А по ночам не могу глаз
сомкнуть до утра и все думаю. Потом глаза целым |