рузья называли тоже
по-другому. Памятуя о просьбе, мы не задавали вопросов, а больше налегали на
незнакомые бутерброды. Нам налили по полстакана водки, дядя Леша незаметно
кивнул, чтоб мы выпили. Водка, как ножницами, отрезала меня от общего
разговора, я расслабился и отделался от мыслей. У Бахатова с лица сошло
напряжение, но выглядел он каким-то зловещим.
Дядя Леша, тем временем, смеялся и хвастал. Что-то он рассказывал и про
меня, поглядывал в мою сторону и подмигивал. Тогда все друзья дяди Леши тоже
смотрели в мою сторону, посмеивались и недоверчиво качали головами. Кто-то
протянул мне металлическую монету и сказал: "Согни!"
Я взял монету, а Бахатов неожиданно запел: "Советский цирк, он самый
лучший в мире цирк", - выбивая на столе маршевую дробь. Это было очень на
него не похоже.
Я сложил монету пополам и, поскольку от меня не отводили глаз,
поднапрягся и сложил вчетверо.
"А, ты, Карп, не карась", - весело сказал друг дяди Леши, и нам опять
налили водки. Я захмелел, но все-таки успел заметить, что люди за столом
сменились. Появилось несколько женщин, молодевших с каждой минутой.
Потом начался какой-то бред, я зажмурился, но продолжал видеть.
Окружающее окрашивалось только в синий фон. Вскоре синева сошла, и я забыл и
запутался, какой мир за-жмуренный, а какой настоящий. Если бы я чувствовал
веки, то разобрался, где что. Но я не ощущал их, а просто смотрел изнутри
наружу. Иногда я натыкался взглядом на Бахатова, на дядю Лешу, и по лицам их
пробегала водяная рябь, пока они не растворились, и воздух замер, чуть
покачиваясь.
Оставшаяся картина представилась мне управляемым сном. Для пробы я
запустил в него Игната Борисовича, только тихого и совсем пьяненького. Потом
я позволил появиться убиенным Вовчику и Амиру. Они уселись, скромные и
сте-снительные, даже не взяли себе поесть и выпить.
Женщину напротив я преобразовал в Настеньку. Она все смеялась |