х наспех строчек, объясняющих шутку, которую он со мной сыграл.
Пусто, ни единого слова, никаких доказательств того, что он вообще заходил в
эту комнату, был в этом отеле.
Я распалялся все больше. Я предвидел бесчисленные объяснения, которые
буду вынужден давать в полиции, слышал ушами полицейских мою бессвязную,
запутанную историю, которая им скоро наскучит, понимал их нежелание идти со
мной в станционный буфет и бистро, где мы обедали накануне, чтобы получить
подтверждение моим словам о том, что вчера там были вместе два человека, как
две капли воды похожих друг на друга. Как он, должно быть, смеется сейчас
надо мной, этот Жан де Ге, сидя за рулем моей машины, направляясь куда глаза
глядят -- на север, на юг, на запад или на восток -- с туристским чеком на
двадцать пять долларов, по которому еще не получены деньги, и наличными, что
еще остались у меня в карманах, а возможно, он сейчас в кафе, читает с этой
его ленивой усмешкой мои записи для лекции. Ему все это кажется забавным:
ему ничто не мешает смаковать свою шутку, ехать, куда захочет, вернуться,
когда шутка приестся; а я все это время буду торчать в полицейском участке
или консульстве, пытаясь заставить чиновников разобраться в моей истории,
которой они, скорее всего, вообще не поверят.
Я положил туалетные и бритвенные принадлежности обратно в чемодан, туда
же сунул пижаму и, спустившись, попросил человека за конторкой снести вниз
вещи из комнаты. Он по-прежнему поглядывал на меня с таким видом, словно
смеялся про себя надо мной, словно между нами было какое-то соглашение не
совсем пристойного свойства, и я спросил себя, уж не является ли это место
убежищем Жана де Ге, куда он обычно приходит тайком для один бог знает каких
рандеву... А когда я расплатился по счету и он спустился следом за мной с
багажом к древнему , где нас ожидал шофер, я понял, что сделал первый
шаг на пути к обману; тем, что не протестовал, не обратился |