дное божество.
Цель жизни, которая когда-то в молодости была, куда-то подевалась,
казалась теперь глупой, он старался о ней не вспоминать. Но Ильин отсюда, с
высоты видел и ее, и она вовсе не была глупой, скорее, глупой оказалась та
жизнь, которой он занимался, и та система, которой он служил.
Альберт Анисимович появился откуда-то из густого сизого дыма курилки.
Он оглядел Ильина, покачал головой.
- Все же пришли... Мое дело было предупредить.
- Чем таким нынче пугают? - спросил Ильин весело.
Альберт Анисимович смотрел с жалостью. Молчал.
Письмо Усанкова поднес к очкам так близко, что водил носом по бумаге.
Ильин ждал, позабыв на лице своем улыбку. Спал он плохо, что с ним
происходило ночью, не помнил, но какое-то мучительное состояние, как после
страшного сна, не отпустило его. Он ничем не мог заняться, подписывал
бумаги, говорил по телефону, но все это механически, не участвуя, а то, что
было им, не могло найти себе место.
Ильин принадлежал к тем многочисленным у нас людям, которые не думают о
своей душе, потому что никогда не сталкиваются с ее проявлением. Будучи
материалистом, Ильин не признавал, что у него может существовать что-то
помимо мозга с двумя полушариями и что это что-то способно предчувствовать,
прозревать, отделяться и где-то витать независимо от организма. Как здоровый
человек, не умеющий болеть, тяжело переносит всякое недомогание, так и он,
Ильин, маялся от какого-то мучительного разлада, а чего с чем, не понимал.
Вот и сейчас, глядя на высохшие до прозрачности руки Альберта Анисимовича,
на его хрупкую, ломкую фигурку, Ильин не видел, чего тут опасаться, еле, как
говорится, душа в теле, дунешь, и рассыплется.
- Что ж, естественно, - сказал Альберт Анисимович, он поднял голову,
устремил на Ильина мерцающий взгляд преувеличенных глаз. - Им не до вас
было, - он обошел Ильина кругом, сунул ему в карман письмо. - Берите,
|