этого рабства, по большей части не
догадываясь о надвигающейся опасности, настороженный, может быть, но
свободный. Следовательно, то, что он может рассказать нам о себе, о своих
душевных и умственных обстоятельствах, имеет историческую ценность в том
смысле, что история -- это всегда монолог свободных людей, обращенный к
рабам.
Благодарный и любопытный читатель, несомненно, захочет узнать больше о
жизни тех, кто представлен в
32
этом тонком томике. Отсылка к энциклопедиям, монографиям, диссертациям,
биографическим заметкам принесет, однако, не слишком много: дети своего
времени, русские поэты XIX века, за одним-двумя исключениями, жили недолго.
Отпрыски своего класса, они были не так воспитаны, чтобы оставлять после
себя большие архивы.
Век назад дни поэта могли быть сокращены, кроме всего прочего, эпидемией,
кандалами в подземелье, пулей, полученной на поле боя или на дуэли,
перевернувшейся лодкой или плохо обработанной раной. Продолжительность
жизни поэтов, даже в высшем обществе, была не слишком-то высока, притом что
их возлюбленные погибали примерно столь же рано от родов или абортов. Этим
в некотором смысле объясняется лирическая интенсивность поэзии прошлого
века.
Если судьбы большинства авторов этого тома выглядят отчасти сходно, это
оттого что родиться в Российской империи век назад означало родиться в
рамках весьма ограниченной экзистенциальной схемы. Большинство этих
писателей принадлежали к классу обедневшего дворянства, классу, почти
исключительно ответственному за появление литературы где бы то ни было.
Большинство из них поступало в гусары или что-нибудь в этом роде и воевало
с Наполеоном или нацменьшинствами на окраинах империи. Все они пытались
зарабатывать на жизнь пером и никто из них не смог. Все крутились в
Петербурге достаточно долго, чтобы быть замеченными, и затем удалялись в
отеческие или женины имения. Отсюда, вероятно, это непрестанное стремление
русской литературы к исключительному сквозь гущу обыде |