, но мое отношение
было несколько иным.
Он снова покачнулся.
Боже всемогущий, подумал я, неужели кроме меня этого никто не замечает?
Я оглянулся: всем трын-трава. Все они время от времени признавались в
любви к нему: Д.Г. -- хороший парень. Но теперь хороший парень тонул, и
никому никакого дела. Наконец, передо мной осталось меньше почты, чем
перед Д.Г.
Может, смогу помочь ему хотя бы поднять журналы, подумал я. Но подошел
клерк и накидал мне еще больше, и я снова почти сравнялся с Д.Г. Обоим
придется круто.
Я на мгновение запнулся, потом стиснул зубы, расставил ноги пошире,
пригнулся, будто мне по мозгам только что дали, и шуранул внутрь массу
писем.
За две минуты до готовности к отправке и Д.Г., и я разобрали все
письма, разложили и упаковали журналы, проверили авиапочту. У нас обоих
получится. Я волновался напрасно. Тут подошел Булыжник. Он нес две связки
циркуляров. Одну он дал Д.Г., вторую -- мне.
-- Их надо включить, -- сказал он и отошел.
Булыжник знал, что мы не сможем включить эти циркуляры, вытащить мешки
и встретить грузовик вовремя. Я устало обрезал шнурки на пачке и начал
раскладывать. Д.Г. просто сидел и смотрел на свою связку.
Потом он опустил голову, положил ее на руки и тихо заплакал.
Я не верил своим глазам.
Я оглянулся.
Остальные почтальоны даже не смотрели на Д.Г. Они снимали свои письма,
сортировали их, болтали и смеялись друг с другом.
-- Эй, -- окликнул я их пару раз, -- эй!
Но они даже не взглянули на Д.Г.
Я подошел к нему. Тронул его за руку:
-- Д.Г., -- сказал я, -- я могу тебе как-то помочь?
Он отскочил от своего ящика и побежал по лестнице наверх, в мужскую
раздевалку. Я смотрел, как он убегает. Никто, казалось, не замечал. Я
засунул еще несколько писем, затем побежал вверх по лестнице сам.
Он сидел, уронив голову на руки, за одним из столов. Только теперь он
не плакал тихонько. Он всхлипывал и подвывал. Все его тело сотрясалось в
конвульсиях. Он не |