няли, -- ласково читал мои мысли Павел Петрович. --
Я не вас, а себя имел в виду.. Собачьи-то деньги у меня все вышли...
Как я обрадовался повороту! Я просто не смел сам предложить... Но у
меня -- были, были! Хотя тоже немножко "собачьи", не то на туфельки ребенку,
не то... уж не помню. Какая разница! Были, есть, будут!
-- Только где вы сейчас возьмете?
-- Это не беспокойтесь, -- сказал Павел Петрович. -- Этого хватит, --
сказал он, забирая у меня пятерку. (Я вытащил их три, все, какие у меня
были...) -- Этого хватит, -- сказал он, забирая и вторую и внимательно и
заботливо провожая взглядом третью, дабы я не опустил ее мимо кармана.
Он совсем не шатался, а как-то даже прочнее стоял на ногах и мягче,
будто пол стал земляной... Он не спеша все прибрал. Не забыл и выключить
муфельную печь, зря я беспокоился. "Спас нерукотворный" был прислонен назад
к стенке, предварительно им поцелованный.
-- А когда реставрируете... -- я робел задать неточный вопрос, -- вы
тоже... вступаете... в контакт?..
-- Конечно, -- сказал он, именно в этот момент и прислоняя доску к
стене. -- Но это другое. Икона, какая бы ни была, даже нерукотворная, писана
человеком, не то что само творение... Там я в контакте с творцом, -- он
сказал это так легко, как будто сел в трамвай или вошел в контору, -- здесь
-- с верой человека, иногда истинной, иногда нет, иногда, -- тут он
задумался, -- и со своей верой...
Порядок был восстановлен в том смысле, что следов не осталось. И мы
прошли за ларь, в какую-то никуда не ведущую дверцу. Обреченный,
человеческий вздох догини, оставленный нами, раздался за спиной, в новой
темноте...
Мы погружались в средневековую глубь. Глубь была буквальной, каменной и
тесной. Или мои плечи стали значительно шире и рост? Я царапал за стены
плечами, пересчитывал некие невидимые балки головой. Взбираясь по крутой
лесенке, увидел я вдру |