оря, я не решился бы тогда говорить на эту
тему ни с кем, кроме него.
- Василий Макарович, вы ведь сразу переписали текст и даже разобрали те
места, которые пострадали от влаги, значит, это показалось вам правдой?
- Не обязательно... - прогудел он, подумав. Говорил он с выговором на
"о", но передать на письме это трудно. - Я был намного, намного моложе, мне
было наверное, столько, сколько тебе сейчас. И память об этих летчиках...
память. Они годились бы мне в сыновья, я был почти молод, но не очень - со-
рок лет. Эти ребята, летчики, водившие "дугласы" на запад, видели то, что не
видел я, мне самому попасть на фронт не довелось, из-за возраста, из-за ра-
боты на прииске, которая считалась тогда не менее важной, чем окопы. Все
это... память о них я оставил у себя, переписал текст, поправил его кое-где,
потом иногда перечитывал. Документы же их мы выслали близким - и это было
нелегко, выводить их адреса на конверте.
- А потом?
- Что потом? Потом жизнь, лесное житье-бытье... охота, рыбалка, ягоды.
Поселок ты помнишь небось. Это сейчас я в городе, стар стал по сугробам на
лыжах бегать. Да и в поселке сейчас, как в городе, неинтересно таежному че-
ловеку. Близ реки, поди, видал во время своей поездки - горы гальки, бульдо-
зеры нарыли. Всю долину прошли по разу, потом по второму. Пески промывают.
Пейзаж, как на Марсе, жизни там уже нет. То золотишко, что раньше не брали,
сейчас как раз под стать. мне скоро семьдесят семь вот...
- Но вспоминали про летчиков?
- А как же!
- Ну а... - я замялся, опять на языке вертелся вопрос о пакете.
Нет, нельзя понять настроение другого человека, не побывав, так ска-
зать, в его шкуре. Нельзя, к сожалению. И тут ничего не поделаешь.
Я учился, работал в столице. Василий Макарович с его лесной жизнью ос-
тавался очень далеко. И пакет тоже. Все воспринималось как фантастическая
история. Или это я был таким легкомысленным? Как это проверит |