учила общее признание, нужно, чтобы кто-нибудь один
взял на себя ответственное дело распространения первого слуха; и обыкновенно
эту роль не берет на себя главный деятель. Роль этого последнего
ограничивается тем, что он не опровергает репутацию, которую ему создают
другие. И, в сущности, если бы он и взялся за такое опровержение, то это был
бы потерянный труд; народное мнение оказалось бы сильнее его[6].
В чуде Садетты ясно можно было видеть фокусы. Но убеждение, что это послужит
на пользу религии, преобладало над всем[7]. Обман, если ему
поддаются многие, становится бессознательным или, вернее, он перестает быть
обманом и превращается в недоразумение. В таком случае уже никто не
обманывает преднамеренно; все обманывают невинно. Прежде во всякой легенде
предполагались обманутые и обманщики; по нашему мнению, все участвующие в
создании легенды являются одновременно и обманщиками, и обманутыми. Другими
словами, чудо предполагает наличность трех условий: 1) всеобщего легковерия;
2) некоторой снисходительности со стороны известной части соучастников; 3)
молчаливого согласия главного деятеля. Реакция после грубых объяснений ХVIII
века не должна доводить нас до гипотез, в которых допускается действие без
причины. Легенда не может возникнуть сама собой; ей надо помочь народиться.
Эти точки отправления легенды часто бывают почти неосязаемы. Народное
воображение заставляет ее нарастать, как ком снега; и тем не менее она имеет
свое первоначальное ядро. Оба лица, составлявшие две родословные Иисуса,
отлично знали, что их данные не отличались большой точностью. Апокрифические
книги, выдаваемые за Апокалипсисы Даниила, Еноха, Ездры, принадлежали вполне
убежденным авторам, и, конечно, эти авторы отлично знали, что они не Даниил,
и не Енох, и не Ездра. Азиатский священник, сочинивший роман Феклы, объявлял
же, что сделал это из любви к Павлу[8]. То же следует сказать об
авторе четвертого Евангелия |