дежд на
хорошую погоду. Но без этой палатки на вершине гольца, без непогожих и
бессонных ночей, без пшенной каши и рододендронового чая -- без всего этого
они, наверное, не мыслят свою жизнь.
Последний раз смотрю на палатку, приютившуюся на краю жуткого провала,
на узлы веревочных оттяжек, на скалу, где углем написано преждевременное
оповещение о гибели астрономов. И в памяти проносятся, как кинокадры,
переживания прошлой ночи, вой холодного бурана, работа на гольце, проклятья
Ивана Ивановича. Мне как-то даже обидно, что ни он, ни Аля не вспомнили, не
заговорили про эти злоключения -- это были будни астрономов.
Пора уходить и нам. Улукиткан уже стоит, готовый в дорогу, с посохом в
руке, с котомкой и берданой за плечами. Быстро собираюсь. На спине рюкзак со
спальным мешком и с однодневным запасом продуктов. Наш с Улукитканом путь к
перевалу. Василий Николаевич уже ждет, наверное, проглядел глаза, волнуется.
Попрощавшись с астрономами, трогаемся в путь. Спустившись на край
террасы, останавливаемся, машем прощально отшельникам поднебесья, стоящим на
грани крутого ската.
Наш путь -- на запад, по главной линии водораздел л.
Безмолвен мир, холодный и мрачный, только шорох камней под ногами да
глухой гул ветра в ущельях.
Снова с Улукитканом
Идем вниз, все вниз и вниз -- по россыпям, узким проходам между
скалами, по зубчатым гребням и уступам горных гряд. Солнце то рядом, у
левого плеча, то обгоняет нас. Но вот остались позади курумы, безжизненные
развалины и голые вершины скал. Мы как-то неожиданно, будто мгновенно,
спустились в иной, живой мир, в царство зеленых стлаников.
Здесь и шагается легко, и дышится глубже -- влажной свежестью,
оставшейся на кустарниках и на мхах от ночной росы.
Старик покрикивает на оленей, торопит. Солнце уже впереди нас, низко
над вершинами гор. Идем мы с ним в одном -- западном направлении.
Гребень о |