есении звуков
собственного имени. Сразу заняв положение завсегдатая сначала у нас с
Сережей, а затем у меня без Сережи, Грубин нарушал рутину ежедневных визитов
к нам внезапными и кратковременными исчезновениями, после которых возникал
опять, как ни в чем не бывало размахивая спортивной сумкой, напоминавшей
сундук, из которой неизменно торчала водочная головка, и на лаконичный
вопрос: "Где был?" отвечал уклончиво: "Сначала на соревнованиях, потом
пьянствовал". Все, что было известно о Грубине, поступало в виде сережиных
домыслов, к которым сам Грубин относился безучастно, и только лицо его,
неизменно приобретавшее цвет кумача, воздвигнутого освободителями над
Рейхстагом, выдавало присутствие зрения и слуха.
Впоследствии оказывалось, что спортивный гений Грубин, ни разу не
обмолвившийся о существовании отчего дома, куда-то посылал трактаты о
французской литературе, как-то оказывался почетным членом если не Пенклуба,
то союза духоборцев, где-то печатал статьи о Достоевском, кому-то
рецензировал научные публикации на тему Крестоносцы со времен Папы Григория
Девятого до наших дней и для кого-то писал за ящик водки докторскую
диссертацию на тему "Влияние манифеста Александра Первого о присоединении
Финляндии к России на Апрельские Тезисы Ленина".
Жизненным пульсом сережиного филиала был бывший авиатор, еще не
расставшийся с защитной гимнастеркой поблекшего хаки, хотя уже оставивший
седую гриву своей стальной птицы. Слава Веселов во всем бросал вызов своей
армейской профессии, сведения о которой были нами извлечены из аксеновского
эпиграфа: "Там, где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится..."
Вероятно, осуществив свое первое столкновение с литературой в небесной
сфере, Слава попал в наш анклав с куском ватного облака, на котором то и
дело проступали открытые им непревзойденные сюжеты.
"Сейчас Слава Веселов пе |