по своей тишине и вечности, по
величественному его спокойствию - на этот лес, на эти миллионы и миллионы
листьев, на это соединение света, земли и деревьев.
Он продолжал идти, углубляясь в лес. На далеком дереве куковала
незримая кукушка. Ему казалось, что этот звук доходит до него из сна, не
нарушая этой неправдоподобной густой тишины, так не похожей на печальное
безмолвие его парижской квартиры, - этой тишины, в которой не было ни одного
движения, кроме его медленных шагов. День был безветренный, листья не
шевелились. Он вспомнил, что видел уже такие леса в те времена, когда был
солдатом; но он был слишком занят тогда, и у него не было времени и
возможности ощутить то, что он чувствовал теперь. Тогда была война, вопрос о
том, что будет завтра, и постоянная мысль о матери, которая ждала его
возвращения. Теперь все исчезло, хотя тогда казалось, что это никогда не
кончится-то, что можно было сказать в нескольких простых словах: ожидание и
"быть может" - быть может, рана, быть может, смерть, быть может, плен, быть
может, возвращение. Теперь все, что было тогда, перестало существовать:
война была кончена, квартира была пуста, и только на недалеком
кладбище, в парижском пригороде, прибавилась еще одна могила: "Здесь
покоится в мире Мартина Форэ..." В просветах листьев, в необычайной и
прозрачной тишине, стояла синева далекого неба. Пьер шагал мимо шершавых
стволов, между которыми рос крепкий твердолиственный кустарник. Изредка
попадались неровные широкие пни, и в этих местах было чуть-чуть просторнее;
но вокруг каждого пня буйно росли невысокие деревья. Если бы его спросили,
именно его, Пьера Форэ, для чего он, собственно, живет на свете, что он мог
бы ответить?
Он вдруг почувствовал непонятную усталость и, повернув обратно, пошел к
дому. Он не мог бы сказать, о чем он думал, - о чем-то, чего не могло бы
быть, если бы не незначител |