л дружбу других людей, и
тогда вдруг я ощутил ее до конца. Она становилась особенно дорога, когда
появлялся призрак смерти или старости, когда многое, что было приобретено
вместе, теперь вместе потеряно. Я думал: дружба - это значит: мы еще живы, а
другие умерли. Помню, когда я учился в кадетском корпусе, у меня был товарищ
Диков; мы дружили потому, что оба умели хорошо ходить на руках. Потом мы
больше не встречались - так как меня взяли из корпуса. Я помнил о Дикове,
как обо всех остальных, и никогда не думал о нем. Спустя много лет в
Севастополе в жаркий день я увидел на кладбище деревянный крест и дощечку с
надписью: "Здесь похоронен кадет Тимофеевского корпуса Диков, умерший от
тифа". В тот момент я почувствовал, что потерял друга. Бог весть, почему
этот чужой человек стал мне так близок, точно я провел с ним всю мою жизнь.
Я заметил тогда, что чувство утраты и печали особенно сильно в дни
прекрасной погоды, в особенно легком и прозрачном воздухе; мне казалось, что
такие же состояния бывают и в моей душе; и если где-то далеко внутри меня
наступает тишина, заменяющая тот тихий непрестанный шум моей душевной жизни,
которого я почти не слышу, но который звучит всегда, а в иные моменты лишь
слегка ослабевает, - это значит, что произошла катастрофа. И мне
представилось огромное пространство земли, ровное, как пустыня, и видимое до
конца. Далекий край этого пространства внезапно отделяется глубокой трещиной
и бесшумно падает в пропасть, увлекая за собой все, что на нем находилось.
Наступает тишина. Потом беззвучно откалывается второй слой, за ним третий; и
вот мне уже остается лишь несколько шагов до края; и, наконец, мои ноги
уходят в пылающий песок; в медленном песчаном облаке я тяжело лечу туда,
вниз, куда уже упали все остальные. Так близко, над головой, горит желтый
свет, и солнце, как громадный фонарь, освещает черную воду неподвижного
озера и оранжевую мертву |