тропинку, посмотрел в сторону новой избы и поковылял в
противоположную. На другом краю деревни он свернул с тропинки в огород,
прилегающий к маленькой кособокой избушке в одно окно, стоявшей особняком от
остальных домов. Собаки во дворе не было, как не было и никакой живности в
полуразвалившемся хлеву и даже воробьи не гнездились в почерневшей от
времени и непогод стрехе, покрытой, словно коростой, темно-коричневыми
пятнами мха. Волк толкнул мордой незапертую дверь избы, вошел внутрь и лег
на земляной пол посередине. В избе были лишь стол да лавка, выстеленная
сеном.
Вот пропели третьи петухи -- и волка вдруг закорежило, точно его
спутанным поджаривали на сковородке. Тихо поскуливая, сворачивался он
клубком, а потом резко, как пружина, разгибался и начинал сворачиваться в
обратную сторону, чуть ли не доставая носом до крестца, опять резко
разгибался и начинал сворачиваться вперед, постепенно увеличиваясь в
размерах и теряя шерсть. Когда первый луч солнца проник в окошко, выходящее
на восток, посреди избы лежал голый и мокрый от пота и крови мужчина лет
сорока, в спине которого торчала обгрызенная стрела. Мужчина повернул голову
влево, посмотрел на стрелу, попробовал выдернуть ее рукой. Она вспять не
шла. Тогда он поднялся, подошел к сложенной из бревен стене, нашел трещину,
расположенную примерно на уровне его пупа. Присев у стены спиной к ней, он
вставил конец стрелы в трещину и налег на стрелу так, чтобы она двигалась в
его теле вперед и вверх. От боли он закрыл глаза и закусил тонкую нижнюю
губу острыми желтоватыми зубами. Из обоих уголков рта потекли струйки
темно-вишневой густой крови, а со лба -- крупные капли пота, которые
перебирались на вздувшиеся шейные жилы, а затем на бугры напряженных грудных
мышц, покрытых короткой рыжеватой шерстью. Чуть ниже левой ключицы под кожей
вспух маленький бугорок. Постепенно он становился все острее |