лжал
упрямиться. Это было что-то новенькое, и воины потихоньку начинали
посмеиваться. Раз за разом старейшина бросался к дверям, и, сердито пыхтя,
оптион ловил его по двору, а, поймав, в охапке выносил за калитку. Через
минуту все комическим образом повторялось. Заметив интерес окружающих,
Солоний уже не решался позвать кого-либо на помощь или применить что-либо
более действенное, нежели обычные оплеухи. Слишком уж невзрачной выглядела
фигурка старейшины рядом с атлетическим торсом разодетого в сверкающие
доспехи воина. По всему было ясно, что человечек проделывает это не забавы
ради, но зрителей становилось все больше и больше, многие откровенно
смеялись.
Фаст высказал предположение, что старейшину, по всей видимости,
беспокоит бесцеремонное обращение легионеров с мебелью, выносимой из дома.
Центурион склонен был с ним согласиться. Здание очищали не особенно
церемонясь. Соперник Солония кидал отчаянные взгляды на верхние этажи. Все
они были нараспашку, и под одобрительные возгласы наблюдателей оттуда
густо высыпали пестрый хлам: какие-то детские барабаны, деревянные стулья,
матерчатые щиты с надписями и кипы разлинованных папирусов. Вероятно,
именно эта процедура так разволновала нелепого человечка. Центурион
покачал головой. Кто знает, могло получиться и так, что человечек
проделывал все эти трюки исключительно ради односельчан - нынешних
свидетелей его бесстрашия. Вернувшимся хозяевам кто-нибудь обязательно
поведал бы о его самоотверженном поведении. Глупый раб не догадывался, что
время "хозяев" прошло. Приговор был произнесен, они явились сюда в роли
его исполнителей.
- Какой занятный механизм... - Фаст смотрел на воинов, обступивших
черное, напоминающее диван устройство. Его только что вынесли из дверей и,
откинув деревянную крышку, обнаружили под ней ряды белых и черных клавиш.
Легионеры тюкали по ним своими узловатыми пальцами, и черны |