вызывай огонь на себя.
Логично. Но это совсем не то, что я хотел от нее услышать. Она замечает мою
реакцию.
- Я что-нибудь сказала не так?
- Так, да не так. Слишком рассудочно.
- Уж извини. Моя работа и есть апелляция к рассудку.
Как опытный лекарь, меняет тему. Взглядывает на раскрытую книгу.
- Все Мандельштам, Мандельштам, Мандельштам...
- Все васильки, васильки, васильки...
- Почему - васильки?
- Есть такие стихи.
- Мандельштама?
- Апухтина. "Сумасшедший".
- В самом деле? Я их не знаю.
- Зря. Они - по твоей части. Человек ощущает себя королем, царем,
императором и
вместе с тем песчинкой, раздавленной колесом. Знакомо?
- Вариантов здесь много, а в общем-то картина рутинная. Все те же поиски
компенсации.
Но это ведь уже было у Гоголя.
- Все мы вышли из гоголевского безумия.
Она смотрит на портрет Мандельштама.
- Гидроцефал.
- Черт побери. От вашей классификации мира впору завыть. Моя дорогая, он не
гидроцефал, а талант.
- Все гидроцефалы талантливы. Ты ведь тоже гидроцефал. А погляди на его
лицо. Оно
заносчивое и несчастное. Как у апухтинского героя.
Знакомая острая тревога, заставившая ее позвать, входит во все мое
существо. Мне снова
нужна твоя защита. Оля, спаси меня, бога ради. "Петербург, я еще не хочу
умирать".
Но на этот раз мне что-то мешает просить о помощи. Я не должен, не смею
показать свою
слабость. Вместо того чтоб прижаться к Ольге, уткнуться лицом в ее подмышку,
кладу ладонь
на ее круп. И с удовольствием отмечаю, - она по-прежнему густо краснеет. Должно
быть, это
неистребимо.
- Перестань, - говорит она недовольно.
И не подумаю. Нет, дорогая. Чувствуй мою хозяйскую руку.
- Подчиняйся, - говорю я негромко. Негромко, но, однако же, - веско.
8
Юпитер. Внутренний монолог. (Дневник роли.) В начале мая в Ленинграде в
издательстве
произошла безобразная сцена. Безобразной ее назы |