Чисас, чисас, - прощебетала девушка, провела под носом указательным
пальцем и медлила уходить - загляделась на Прохора.
- Адин нога здэсь, другой там... Марш! - крикнул Ибрагим в шутку, но
девица опрометью в дверь.
- Цх! Трусим?.. Ничего. Ну, вставай, Прошка, пора. Сухарь дорогу делать
будем, шитик конопатить будем. Через неделю плыть: вода уйдет.
Прохору лень подыматься: укрытый буркой, он лежал на чистом крашеном полу
и рассматривал комнату зажиточного мужика-таежника. Дверь, расписанная
немудрой кистью прохожего бродяги, вся в зайчиках утреннего солнца. Семь
ружей на стене: малопулька, турка, медвежиное, централка, три кремневых
самодельных, в углу рогатина-пальма, вдоль стен - кованные железом сундуки,
покрытые тунгусскими ковриками из оленьих шкур. На подоконниках груда утиных
носов - игрушки ребятишек. Образа, четки, курильница для ладана. В щели
торчит большой, с оческами волос, медный гребень, под ним - отрывной
календарь; в нем только числа, а нижние края листков со святцами пошли на
"козьи ножки", на цыгарки.
Открылась дверь, сверкнула остроглазая улыбка.
- Давай, дэвчонка... Нэ пугайся. Я мирный, - сказал Ибрагим.
- Чего мне тебя, плешастого, пугаться-то? - огрызнулась Таня. - Я с
тятенькой на ведмедя хаживала. - Потом улыбчиво сказала:
- Вставай, молодец.., чего дрыхнешь! А на гулянку к нам придешь?
- Приду. - Прохор сбросил с себя бурку, стал одеваться.
Девушка услужливо подавала ему шаровары, сапоги, полотняную блузу и все
дивилась на его белье:
- Богач какой ты, а? Ишь ты, буковки!.. Кто вышивал-то? Поди, краля? И
чего она, дуреха.., на подштанниках вышила, а рубаху не расшила. Поди, она
богачка?.. Поди, один сахар ест да пряники... А часто с ней целуешься?.. -
Юлила Таня, стрекотала, и Прохор никак не мог от волнения застегнуть пуговку
на вороте. А Таня так и надвигалась грудью, виляла дразнящими глазами.
- Цх! Геть, язва! - прищел |