ались и вспыхнули, а голос
дрогнул.
- Филька, - простонал он, оборвав песню. - Ох ты, Филиппушка ты мой, соколик...
-
Голос слепца захрипел, сломился, перешел в слезу, слепец шарил руками воздух,
тянулся к Фильке, твердил: - Филя, соколик мой... Где ты, дите несчастное?
У Фильки все запрыгало в глазах: стены, окна, серое месиво людей, дед,
мальчишка, и резкая боль сжала его сердце. Он поймал дрожавшую руку слепого
старца, со всей силой взасос поцеловал ее и, преследуемый настороженной тишиной
толпы, на крыльях все той же неизвестной ему силы выкатился из чайнухи вон. Не
останавливаясь, не оглядываясь, он бежал без передыху вплоть до баржи. В его
душе кипела странная борьба с самим собой, с другим каким-то Филькой, который
настойчиво требовал вернуться к деду, уйти из этого гнезда жалких полулюдей,
полузверенышей. Но в мягкой словно воск Филькиной душе уже окрепли новые желания
и новые привычки. Сладкий яд свободы надолго и прочно отравил Филькино сознание.
"Уж ты прости, дедушка Нефед, прости..."
5. БОЙ С ЗАРЕЧНЫМИ, И ЕДИНОЕ В СЕРДЦЕ - МОГИЛА
Филька забился в темный угол баржи. Потом заснул. Когда проснулся, под баржей
кое-где мутнели зажженные свечи в самодельных фонарях, а на воле горел костер.
Значит - вечер. В ногах у Фильки лежал Шарик. Филька приподнялся. Шарик преданно
уставился ему в глаза, прижал уши, завертел хвостом. Филька огладил собаку и
сказал:
- А я, Шарик, дедушку Нефеда видел... При нем - парнишка... Он паршивый,
парнишка-
то. А дедушка Нефед хороший.
Шарик, конечно, понял его речи, попробовал улыбнуться Фильке, крутнул головой и
что-то по-собачьи ответил.
Беспризорники, как всегда, суетливо шумели. Картеж, песни, плясы, зуботычины.
Но вот Амелька засвистал в свисток:
- Эй, братва! На собранье, на собранье!!
Ему помогал одноглазый, в бабьей рубахе, Карась. У него за веревочным поясом все
тот же деревянный кинжал, на голове папаха.
- Братва! - сказал Амелька собравшимся у |