что жить
дальше не имеет смысла.
Какое-то время я тупо и бесцельно бродил по комнатам. Мебель, похоже,
подобрана женщиной: квартира изобиловала удобно расположенными зеркалами,
так что я получил возможность лицезреть себя анфас, в три четверти и в
профиль. И нашел, что я не так уж привлекателен, как мне показалось в кафе
на улице Сент-Оноре. Черты лица действительно были безупречны и гармоничны.
Однако недоставало изюминки, какого-нибудь изъяна или асимметрии - чего-то,
что оживило бы эту блеклую физиономию. В любом совершенстве есть некая
неподвижность, не свойственная жизни. Глядя на себя, я попробовал
улыбнуться, засмеяться, и на моем лице заиграла этакая слащавая жеманность.
Правда, улыбался я через силу. Вполне естественно, что вид у меня при моем
нынешнем состоянии был несколько пришибленный, но вдобавок это
омерзительно-томное выражение! "Нет, с такой физиономией нечего и думать
понравиться Рене, - заключил я. - Если бы ей, бедняжке, и довелось
когда-нибудь выказать расположение мужчине, то только не такого типа". Я
пожалел о своей прежней физиономии - насупленной, упрямой, неприветливой, но
живо отражавшей все душевные движения.
Примерно без четверти семь я вышел и стал бродить неподалеку от дома,
надеясь увидеть, как возвращается Рене с детьми. Улица Коленкура,
описывающая кривую на склоне Монмартра, - самая живописная в Париже. Она
похожа на дорогу в рай: обсаженная молодыми, в любое время года
трогательными деревцами, она начинается от Монмартрского кладбища и
поднимается к небу. В своей самой аристократической части, то есть вблизи
вершины кривой, она не пересекается ни с какой другой улицей. Метров двести
по обеим сторонам без единого просвета тянутся высокие дома со сводчатыми
фасадами. Иностранец, забредший в это глубокое ущелье с единственным чаянием
выйти к базилике Сак-ре-Кер, с содроганием думает, уж не |