- быстро спросил он. (Тукманов - его
редактор).
- Кажется, да, - ответил Сергей Дмитриевич. - Во всяком случае, о нем
мне ничего не сказали... А как подвигается ваша книга?
- Да вот, каждое утро часиков с семи работаю... Исполняю задание
редакции... Кое-где надо дожать, кое-где допроявить. Вот и стучу не покладая
рук... Вам, Нина Сергеевна, не мешает стук машинки?
Ему непременно нужно добраться до меня - всякий раз.
- Нет, нисколько.
Странное у него лицо. В каждом повороте - другое. В профиль оно
какое-то острое, ястребиное. Еn fасе - простоватое, даже чуть бабье. Сегодня
я заметила, что у него две глубокие оспины - одна на подбородке, другая на
щеке. Каждый раз нахожу что-нибудь новое. Брови у него короткие и косые, как
ударения над глазами, придающие взгляду пристальность, зоркость. Я поднялась
и пошла одеваться. Мне пора было на прогулку - перед спуском. Обязательную
ежедневную порцию перевода я сделала уже с утра, а когда все уйдут в кино,
после чая, собиралась предпринять спуск. Если мне удастся донести до стола
небо, снег и воздух, спуститься будет легко, скорее наступит счастливая
ясность зрения. Но Билибин встал вместе со мною и отправился следом с такой
неторопливой естественностью, как будто мы заранее сговорились идти гулять
вместе. В передней он учтиво подал мне пальто. "Расширяешь парторга!" со
злостью подумала я, снова заглянув в спокойные желтые глаза. "Довыявляешь...
Шут".
- Я не помешаю вам, если пойду с вами? Мне врач настойчиво рекомендовал
именно после чая, перед ужином.
- Нет, нисколько, - снова ответила я.
Мы пошли. Холодно, темно, скользко. Холод какой-то сырой. Ни звезд, ни
луны. Билибин взял меня под руку. Мы молча шли по аллее к шоссе. Меня
раздражало, что он молчит, и еще больше, что это молчание тревожит меня.
- А сказать по правде, Нина Сергевна, я до сих пор не могу опомниться -
красивым голосом начал Билибин, ког |