ожно потому, что устал и проголодался, на него
навалилась жуткая хандра. Он понял вдруг, что поход в редакцию был
бессмысленным, что никто не напечатает его и на этот раз, поскольку
принесенные им сегодня рассказы ничем - в главном, в основном - не
отличаются от тех, что он уже носил. Сделаны-то они лучше и тоньше, в этом
он был уверен, по настроение оставалось то же, и сверхзадача была та же; он
сам затруднился бы четко сформулировать эту сверхзадачу, но он ее
чувствовал, ощущал как некий категорический императив всего своего
творчества и поэтому не мог писать иначе. А она, эта его сверхзадача, не
совпадала с той, которой, по мнению редакторов, должен руководствоваться
всякий начинающий автор. В общем-то, приспособиться к их требованиям можно,
он - если бы захотел - в одну неделю мог бы состряпать рассказ, в котором
присутствовали бы все требуемые компоненты "современности". Но зачем? Разве
это было бы творчеством?
Он даже полез в карман и пересчитал деньги. На бутылку плодоягодного
хватило бы, по, к счастью, электричка порядком опоздала, и, когда он вышел
на своей платформе, единственный в поселке продмаг был уже закрыт. Судьба
хранила его, сегодня он, пожалуй, не удержался бы, хотя вообще стоял
последнее время твердо, как гвардия под Ватерлоо. А ему ничего другого и не
оставалось, он знал, что стоит только сорваться. Пример отца был перед
глазами - тот погиб сам, загубил жизнь матери, фактически искалечил детство
ему. Правда, он же и в какой-то степени охранял его теперь - как постоянное
"помни"... Вадим вообще мог выпить в компании, под хорошее настроение, это
было неопасно; опасным, и смертельно опасным, - он сам это сознавал - было
подступившее искушение "утешиться" в минуту слабости, упадка духа. Вот как
сегодня.
Поэтому вид запертого магазина вызвал в нем сложное чувство, смесь
досады и облегчения. "Нет так нет", - с |