его сумерек. Слишком легко предвидеть то, что
следовало бы сделать, когда знаешь все, что было сделано. И нас также, среди
наших тревог и колебаний, в нашем незнании долга, нужно будет судить,
стараясь отыскать следы наших последних шагов на песке того небольшого
бугра, с которого мы старались прозреть будущее. Разве мы знаем лучше
Людовика XVI, как следует поступить в настоящую минуту? От чего следует
отказаться и что следует защищать? Окажемся ли мы более мудрыми, чем он, в
наших колебаниях между правами человеческого разума и правами обстоятельств?
Добросовестное сомнение не носит ли часто характера долга? Тем не менее,
пример злополучного короля может научить нас важной истине: именно тому, что
в случаях великих и благородных сомнений всегда следует храбро идти прямо
вперед и бесконечно дальше того, что нам кажется благоразумным, осуществимым
и справедливым. Какой бы ясной, просвещенной и независимой ни казалась нам
наша идея долга, справедливости и истины, она все же не такова, какою
естественно станет через насколько лет, через несколько веков. Вот почему
мудрость требует, чтобы мы, по крайней мере, возможно скорее доходили до
крайней черты того, что видим, на что надеемся. Если бы Людовик XVI поступал
так, как поступили бы мы теперь, когда мы знаем, как следовало поступить,
т.е. если бы он отказался откровенно от всех безумий королевских
предрассудков, если бы он честно принял новую истину и высшую
справедливость, которую ему показывали, мы удивлялись бы его гению. Между
тем вполне вероятно, что Людовик XVI, - человек не злой и не глупый, - мог
видеть, хотя бы на одно мгновение, свое истинное положение так же ясно, как
его видел бы со стороны беспристрастный философ. Во всяком случае,
исторически и психологически это не невозможно. Часто, в минуты наших
торжественных сомнений, мы хорошо про себя знаем, где находится неподвижная
т |