ейте, а я
больше не играю".
- Он испугался, - сказала Мэг. - Ведь говорила я, что он испугается.
- Тогда хватит. Все. Точка! Я думал, ты взаправду хочешь все сделать
как полагается. А будешь трястись над этой мелюзгой, тогда...
- Ни над кем я не трясусь. Говорю только, что Дэвид...
- Ладно! Я сказал, хватит! Все!
И он яростно, точно актер, у которого сорвали монолог, швырнул газету
на землю. Мэг, негодуя, повернулась к малышке. - Вот Кэт не побоится,
правда, Кэт? - Кэт ответила мечтательным тоненьким голоском, будто ее
мысли были где-то очень далеко отсюда: - Нет, я не боюсь.
- Да ладно! Ничего у нас не получится!
- От тебя только это и слышишь, - все еще негодующе сказала Мэг. - Ты
не хочешь, так я сама ее похороню. Залезай, Кэт." - Малышка тут же легла в
ящик, который был ей как раз по росту, скрестила руки на груди и закрыла
глаза. Мэг нагнулась за газетой, но священник опередил ее: - Ладно, Кэт...
только не забывай, что ты мертвая. Совсем мертвая.
Губы у девочки шевельнулись. Она принимала это условие, но шепотом, как
и подобало существу потустороннему.
Заупокойная служба пошла своим чередом. - Человек, рожденный женою,
краткодневен; как цветок, он выходит... и опадает... убегает, как тень.
Кэт неслышно повторяла про себя эти слова, и щеки у нее начали медленно
розоветь.
Священник подобрал с земли горсть листьев и осыпал ими девочку. Сухой
осиновый лист с длинным черенком упал ей на шею, но она лежала точно
каменная. - Земля - земле, праху - прах. - Он помолчал, разглядывая
великолепную покойницу, потом, победоносно осуществляя свой замысел и все
больше и больше упиваясь звуком собственного голоса, затянул нараспев: -
Иная слава солнца, иная слава звезд, иная слава луны.
Губы девочки снова шевельнулись, повторяя эти слова. И вдруг лицо у нее
сморщилось, подбородок пополз кверху. Она всхлипнула: Между зажмуренными
веками блеснула мокрая полоска.
Свящ |