ЕВА. Да, зато ты ведешь себя с ней абсолютно непринужденно -
прежде, чем заговорить, обязательно сглатываешь слюну. Может, думаешь, это
не слышно. А говоришь с ней так, словно боишься ее.
КОРОЛЬ. Я? Словно боюсь? Это она боится. (Тише.) Шельма.
КАМЕРГЕР. Наверное, величественность вашего величества вселяет в нее
робость, что меня вовсе не удивляет, поскольку и сам я порой испытываю
священный трепет. И, тем не менее, я бы полагал полезным, если бы ваше
величество соизволили поболтать с ней наедине... Вселить в нее большую
уверенность...
КОРОЛЬ. Это я должен с ней наедине? С этой цацей?
КОРОЛЕВА. Прекрасная мысль. Ее нужно постепенно приручать - сначала
где-нибудь в сторонке, наедине, а потом она привыкнет к нам, так мы поможем
ей освободиться от ее невероятной замкнутости и робости. Игнаций, отнесись к
этому серьезно. Сейчас я под каким-нибудь предлогом пришлю ее сюда. Филипп
как раз беседует с врачом. Я ее пришлю как бы за мотком шерсти, а ты
отнесись к ней по-отечески. (Выходит.)
КОРОЛЬ. Ты, камергер, иной раз такое ляпнешь, - ну о чем я стану с ней
говорить?
КАМЕРГЕР. Но, ваше величество, это самое обычное дело - подойти,
улыбнуться, заговорить, пошутить - тогда и ей, само собой, придется
улыбнуться или даже рассмеяться - а тут ваше величество опять улыбнетесь - и
так из улыбок возникнет то, что мы называем атмосферой светского общения.
КОРОЛЬ. Уж я улыбнусь, улыбнусь... И я должен перед ней кривляться
из-за того, что она робкая? Камергер, ты уж как-нибудь сам займись этим.
(Хочет уйти.)
КАМЕРГЕР. Но, ваше величество! Ведь вашему величеству, я думаю, не
впервой придавать смелости - равно, как и вселять робость.
КОРОЛЬ. Да, но она боится... Понимаешь... ну, это... боится, шельма.
КАМЕРГЕР. Каждый человек чего-нибудь боится.
КОРОЛЬ. Согласен, но она и боится как-то вяло, - боится, но как-то
апатично. (Испуганно.) Камергер, она боится равно |