илии, ни словом не обмолвился о
бандах, будто их и не было;
меж тем я проникся мыслью, что именно их он более всего боялся.
Он ловко уклонился от разговора о тех, кто сотрудничал и ушел с немцами,
на вопрос же о Шиловичском лесе коротко заметил: "Мы туда не ходим". И начал
о другом.
На счету у меня была каждая минута, а он пространно рассказывал, и я был
вынужден слушать, как дети его соседки, играя, чуть не спалили хату или как
баба по имени Феофина родила весной двойню, причем у девочки белые волосики,
а у мальчика черные, к чему бы так?
При этом он все время простецки, добродушно улыбался и дымил свирепым
самосадом, лицо же его, казалось, говорило: "Пойми, ты приехал и уехал, а
мне здесь жить!"
После Каменки я заглянул на хутора, окаймлявшие Шиловичский массив с
северо-запада.
Одинокие хаты с надворными постройками тянулись вдоль леса на
значительном расстоянии друг от друга, каждая посреди своих огородиков,
рощиц и крохотных полей. Я заходил во все, где были хозяева, но не услышал и
не увидел ничего для нас интересного.
Хижняк должен был к двум часам подъехать и в условленном месте ожидать
меня. В начале третьего я направился к шоссе, чтобы, оставив в машине
погоны, пилотку и документы, идти в лес осматривать свой участок.
Я спешил орешником, когда различил позади приближающиеся шаги. Оглянулся
- никого. Прислушался - меня определенно кто-то догонял. Сдвинув на ходу
предохранитель "ТТ", я сунул пистолет в брючный карман и, выбрав подходящее
место, мгновенно спрятался за кустом.
Вскоре я увидел того, кто торопился мне вслед. По орешнику быстро шел,
почти бежал черноволосый горбатый мужчина, приземистый, тщедушный, лет
сорока, в ис трепанном пиджаке и таких же стареньких, с большими
заплатами на коленях и сзади брюках, заправленных в грязные сапоги.
С этим крестьянином я беседовал не далее чем час назад в его хате, где,
кроме него, в |